class="p1">Стихийность появления Советов привела к тому, отмечал член меньшевистского ЦИК В. Войтинский, что в исполнительном комитете Совета «царила поразительная растерянность. Это было результатом того, что ни у правого, ни у левого крыла комитета, ни у его центров в то время не было ясной, продуманной до конца линии — были лишь осколки программ, разбитых катастрофической быстротой нагрянувших событий». «Отсутствие же ясной политики у руководителей Петроградского Совета зависело не от личных свойств, а от того, что революционная волна подняла их на свой гребень в тот момент, когда сами народные массы еще не осознали своих стремлений, когда ни одна группа населения, и во всяком случае, ни одна группа демократии не могла точно сформулировать свою волю»[908].

Именно на неготовности Советов взять власть, П. Милюков строил свое логическое обоснование прав на власть Временного правительства: «Родзянко, который смешивает всех левых в одну кучу, приписывает им заранее обдуманный план. Такого плана не существовало, и именно поэтому правительство было сильно… ораторы на съезде Советов 30 марта откровенно признавали эту «психологическую» причину своего воздержания от власти. «Нам не было еще на кого опереться. Мы имели перед собой лишь неорганизованную массу», — говорил Стеклов. «Мы не чувствовали в первые дни революции почвы под ногами для захвата власти», — подтверждал Есиповский. Таким образом, «буржуазное» правительство получило отсрочку и не могло не быть признано именно как власть по праву»[909].

Вместе с тем «стихийность движения, — замечал Ленин, — есть признак его глубины в массах, прочности его корней, его неустранимости, это несомненно»[910]. В стихийном характере создания Советов была своя сила и бессилие. Поддержка масс давала силу, «куда двигался Совет, туда двигалась и Россия. Он выражал мнение проснувшихся народных масс»[911], но в то же время сами Советы являлись заложниками этих масс, и, практически бессильные проводить какую-либо самостоятельную политику, были вынужденные идти у них на поводу.

В этот период «революционные партии испытывали такой приток новых членов, — подтверждал лидер эсеров В. Чернов, — что их лидеры смотрели на это с тайным ужасом: что будет, когда старая гвардия растворится в этой политически неопытной сырой массе? Решения такой массы, скорее всего, будут случайными. Партии станут непрочными ассоциациями, реагирующими на настроения уличной толпы как флюгер»[912].

Так и произошло, подтверждал член Исполнительного комитета Петроградского Совета В. Станкевич: ««Совет — это собрание полуграмотных солдат — оказался руководителем потому, что он ничего не требовал, потому что он был только ширмой, услужливо прикрывавшей полное безначалие». Две тысячи тыловых солдат и восемьсот рабочих Петрограда образовали, — пояснял Деникин, — учреждение, претендовавшее на руководство всей политической, военной, экономической и социальной жизнью огромной страны! Газетные отчеты о заседаниях Совета, свидетельствовали об удивительном невежестве и бестолочи, которые царили в них. Становилось невыразимо больно и грустно за такое «представительство» России»»[913].

Но, «несмотря на свои серьезные ошибки и частые глупости, именно Советы, — указывал Керенский, — стали первой примитивной общественно-политической формой, куда можно было направить поток революционной лавы»[914].

«Советы никогда не имели четкого устава; выборы в них всегда были хаотическими и неорганизованными. Менее всего они напоминали орган государственной власти, действующий на основании определенных правил. Однако, — по словам В. Чернова, — в переходный период все это нисколько не мешало Советам быть единственной активной законодательной властью…»[915]. «Совет превратился в гигантский рабоче-солдатский предпарламент… Каждое решение немедленно передавалось в казармы и рабочие кварталы по тысяче каналов. Такой силе, — отмечал Чернов, — не мог противостоять никто»[916].

«Только Совет мог остановить всеобщую забастовку и вновь открыть фабрики. Только он мог восстановить уличное движение. Поскольку Совет контролировал профсоюз печатников, только он мог разрешить издание газет… Сразу же после своего создания Временное правительство было вынуждено обратиться к лидерам Совета, чтобы напечатать свое первое воззвание к народу. Когда воинские части Петрограда стали частью организованной советской демократии, Совет превратился в единственный реальный источник власти. На своей первой сессии Совет решил принять немедленные меры по изъятию всех общественных фондов из-под контроля старого правительства. После этого решения вооруженные солдаты заняли и начали охранять Государственный банк, центральное и местные казначейства, Монетный двор и т. д.»[917] Об авторитете Совета, говорил, например, тот факт, что 3 марта совещание представителей петроградских банков именно у Совета попросило разрешения «немедленно открыть банки»[918].

«Незаконно образованное», по словам британского посла, собрание — Советы показали свою реальную силу уже в первые дни революции: только «благодаря усилиям Исполнительного Комитета (Совета) во вторник, 1 (13) марта, положение в городе обнаружило признаки улучшения…»[919]. И в тот же день 1 марта Совет обратился к Временному комитету с предложением обсудить условия поддержки правительства демократическими организациями, заявив права на некий вид верховной партийной власти[920].

Лидеры февральской революции с первых дней существования Временного правительства отчетливо ощущали эту политическую силу Советов, как и свое бессилие бороться с ней: «без соглашения с демократическими элементами, — указывал на этот факт М. Родзянко, — не было никакой возможности водворить даже подобия порядка и создать популярную власть»[921]. И кадеты были вынуждены включить руководителей Советов в состав Временного правительства, «как представителей левых фракций Думы и очень дорожили их участием», — вспоминал Милюков. Но Чхеидзе, председатель Совета рабочих депутатов, отказался от предложения из-за желания соблюсти «чистоту риз» социалистов в «буржуазной революции»[922].

4 апреля руководители Совета уточнили свою позицию: «Организуясь и сплачивая свои силы вокруг Советов рабочих и солдатских депутатов, быть готовым дать решительный отпор всякой попытке правительства уйти из-под контроля демократии или уклониться от выполнения принятых на себя обязательств»[923]. В ответ В. Шульгин заявил, что представители Совета «ведут подкоп против Комитета Государственной Думы, что этим путем они подрывают единственную власть, которая имеет авторитет в России и может сдержать анархию… Одно из двух: или арестуйте всех нас, посадите в Петропавловку и правьте сами, или уходите и дайте править нам»[924].

Однако лидеры совета категорически отказывались брать власть в свои руки. Формальная причина этого, по словам лидера эсеров В. Чернова, заключалась в том, что в Совете преобладала «классическая» социал-демократическая «точка зрения, согласно которой русская революция являлась буржуазной и должна была положить начало долгому историческому периоду капиталистической индустриализации России»[925]. «Не настал еще момент для осуществления конечных задач пролетариата, классовых задач…, — разъяснял политику своей партии член ИК Совета меньшевик И. Церетели, — Мы поняли, что совершается буржуазная революция… И не имея возможности полностью осуществить светлые