ним в своем кабинете наговоришься! Дай мне закончить экспертизу! – оборвал я Сунина на его последней шутке юмора, если такое можно было назвать юмором.

– Петрович, давай! Про молодых спроси у него! Ты, говорят, у нас тоже ходок! – так он уже шутил надо мной.

Я не стал и не хотел отвечать на глупые шутки или казарменный юмор. После последних слов Сунин снова закрыл дверь в мой кабинет.

Какое-то непродолжительное время Маскаев опять мог почувствовать свободу. И я ждал, скажет он, наконец, правду или нет. А всю чушь и белиберду его или «сунинскую» я не воспринимал. Следователь врал Маскаеву и врал мне. Чью-то волю исполнял, скорее всего, полковника Холина. А тому, какая была выгода, я все же задумывался, и ничего другого не находил, как только, чтобы карьерист Сунин отметился в раскрытии серьезного преступления. Выращивал, может, для себя заместителя или даже преемника. Вырастить и воспитать, а еще оставаться уверенным в нем – не так уж оказывалось и мало. Ведь правильно говорят, хочешь узнать человека, надо пуд соли с ним съесть. А здесь ставки становились еще выше. От заместителя зависит очень многое, если ошибешься в нем, можно и в тюрьму подсесть с его подачи, когда живешь не как все, а воруешь безбожно, и пьешь кровушку беспощадно у простого народа, чтобы повернуть уголовное дело в ту или иную сторону. Не каждый еще на такое способен, чтобы переступить через себя, через собственную душу и совесть. Здесь так же, как быть подлинным геем, чтобы небритого мужика с трехдневной щетиной искренне целовать и с удовольствием, как свою любимую женщину целует настоящий мужчина. Еще мне нравилось, когда говорят о таких мужчинах – мачо! А Сунин и Хомин – кто это – чмо и не больше! Народ под суд, если отдать не успеет – перед Богом ответят!

– Скажите, Петр Федорович, – как можно доброжелательнее начал я опять, чтобы он, в конце концов, заговорил честно, – не буду вас докучать своими вопросами… Вы – взрослый человек… У вас же есть, скорее всего, половой член? И был ли он в возбужденном состоянии в тот момент, когда вы его вводили или хотели ввести, то куда? Если речь идет о вашей дочери, Ирине Маскаевой? Куда вы его ей вводили?

Он испугался и, даже, показалось, хотел опять закричать. Занервничал, засуетился, задергался… А потом притих и задумался, словно вспоминал подсказки Сунина. Решал, как сказать правильно. То есть, правильно – значило для него, я давно уже стал догадываться, как внушал и заставлял следователь. Не звонить же ему, Сунину, решил Маскаев, опять в Пензу и Москву: мол, маленько ошиблись. Ведь Маскаев написал уже явку с повинной…

– Во влагалище! – наконец, сказал он, пока еще не зашли окончательно ни Сунин, ни Утешкин, ни Степашкин. Да им и не нужно было, он говорил, а «жучок» писал, и они слышали.

Дальше я должен был уточнить, о чем рассказывала его дочь.

– И в рот? И в задний проход? – перечислял я все, о чем говорила Ирина Маскаева.

– Ну, раз она сказала, значит, туда и вводил! – с обреченным видом подтвердил он.

– Куда? Повторите сами, своими словами! – настаивал я, как требовала процедура опроса свидетельствуемого.

– Ну как дочь говорит, и в рот, и в задний проход! – машинально ответил он.

– А вы-то сами помните? Что именно так и было? – провоцировал я его такими вопросами.

– Ну как говорит он, значит, так и было! – Маскаев тут оговорился и сказал не «она», а «он» – оговорка по Фрейду – потому что им был Сунин, кто заставлял его так говорить. Но в подследственном не было внутреннего сопротивления, и он не проявлял больше попыток защитить себя снова. Произносил слова механически, не отдавая себе отчета от всей сложности нависшей над ним угрозы и предстоящей тяжелой расплаты за то, чего он не совершал. Он недооценивал опасности каждого, сказанного им, слова или надуманного признания. Почему-то не хотел понять, что все выльется или уже вылилось в страшное уголовное дело.

Как Сунину удалось его обмануть и убедить, я пока не мог понять. Я не сумел тогда удержаться и вряд ли сам того хотел. И вспомнил известное выражение – «делай, что должен, и будь, что будет». Что двигало Маскаевым в оговоре себя? Животный страх, который внушил ему Сунин? Или что?! Я не находил ответа.

Я знал или предполагал, чем все могло закончиться и для меня. И даже то, чем я расплачусь, будет уже немало…

Каждый день в Онгудае я словно несу тяжелое бремя и испытания одиночеством. В отрыве от друзей, от малой родины, вспоминаю унижения, чувства безысходности и отчаяния от всех судов, под которые скоро попаду и сам. Править балом будет сын прокурора Раковой, заместитель председателя суда Железнодорожного района, выкормыщ с бандитским прошлым. Еще мне видится часто улыбка иезуита, которую я не забуду всю оставшуюся жизнь. Это существо, лишенное человеческого сердца – Велиар! Он выпьет, как вампир, часть моей крови и разольет вокруг себя горечь своего невежества и хамства. У честных людей он вызывает до сих пор ощущение природной брезгливости, в том числе и у меня. Он хотел до донышка выкачать или вычерпать из меня все, чем я живу, но опустошил больше самого себя.

Разлука с мамой и любимой женщиной превратились для меня в самый страшный приговор. И мне часто хотелось прокричать любому встречному человеку словами Саида из известного фильма: «Джавдет мой. Встретишь, не трогай его!» И я начну надеяться, что вернусь и найду обязательно Идолище Поганое и поступлю с нечистью так, как поступали всегда на Руси… Мне нужны были осиновый кол или серебряная пуля.

Тогда я и сказал Маскаеву скрываемую от него тайну. Я вынул ключи от двери, где лежала правда. Он должен был и обязан ее знать!

– Ваша дочь – девственница!

Сунин слышал мои слова через «прослушку», но мешать не стал. Он решил, что я зондирую подследственного, чтобы узнать насколько тот готов сопротивляться. А если уже не хочет и сдался, то я тогда и сам, мол, закрою на все глаза и напишу, что хочет и ждет следователь.

Отец девочки побледнел. Губы и руки у него задрожали. Он не верил и долго еще не будет этому верить. Я гадал, вглядываясь ему в глаза, и хотел понять, что с ним происходит. Почему он шел на сделку с Суниным, неужели не понимал, что здесь уловки негодяя? Но Сунин не мешал мне еще и потому, что