– Машенька…

– Не надо. Не называй меня так.

Я выключила свет и села на стул у окна. Ника сидела ко мне спиной, плакала и сморкалась.

– Прости меня. Пожалуйста, прости. Я сама не знаю, как это вышло.

– Ладно. Я замолчала и подумала: «Ника – не видение, как Денис. Она реальная. Но с меня хватит на сегодня. И без того слишком много событий».

– Ладно, проехали, – сказала я. – Почему ты такая грязная?

Но Ника не слушала. Зашевелившись, развернулась ко мне. В бледном свете не то луны, не то уличного освещения я разглядела, как она скользнула по моему лицу взглядом и уставилась в пол. Зашмыгала носом.

– На меня нашло что-то. Я себя не помнила.

Грязная, исцарапанная, прочно обосновавшаяся в своих страданиях, Ника казалась мне нелепым сном. Но она сидела рядом, на моей постели; её голос звучал и ежеминутно падал до сдавленного шёпота, срывался.

– Мои мозги просто не в состоянии это охватить… Николай. Как он узнал, что я здесь? Появился, я чуть в обморок не упала… Злой как чёрт. Руки распускает. Он, когда выпивает, всегда…

Она снова заплакала, и так жалостно, что я поторопилась заговорить:

– Это он поставил тебе царапину? Почему ты грязная такая? Где ты была?

– Нет, это не он. Он в номере. Я только что оттуда. Еле вырвалась.

– Оставайся.

– Нет… Я возьму свои вещи и спущусь в холл. Вызову такси или машину поищу…

– Куда ты поедешь ночью? Что случилось?

– Не знаю… Я не могу сейчас об этом думать. Я просто хочу уехать.

Может быть, она пьяная, подумала я. Мне стало ясно, что рассуждать логично Ника не в состоянии. Я оглядела контуры её фигуры и снова предложила:

– Оставайся. Вымоешься. Кровать широкая.

– Нет. Я не за этим пришла к тебе… Прости меня. Я не знаю, что со мной.

– Да хватит уже извиняться! Можешь ты внятно сказать, что случилось?

Ника заплакала. Она повалилась на мои подушки и зарыдала, громко шмыгая носом и утираясь наволочкой. Я подумала: «Как я буду на всём этом спать?» Всё происходящее казалось мне нереальным.

– Со мной никогда такого не было. У тебя был Денис, у Наташи – Игорь. А у меня никого. Я никого не любила. Никогда, никого. И сошла с ума. Ездила с ним на гастроли. Ты, наверно, знаешь… Это было такое счастье. Ничто не сравнится с этим. Как будто совсем другое измерение… А теперь он делает вид, что мы чужие. Я не знаю, как жить дальше.

Она лежала на кровати и плакала. А я сидела у окна и слушала, как в затылке разгорается пламя. Боль ещё только заявляла о себе, её ещё можно было остановить. Найти бы таблетку, выпить, но Ника всё плакала.

– Ты прости, но мне надо включить свет.

– Нет, не включай… Я считала тебя своей подругой…

– Мне надо выпить таблетку.

– И всё пошло прахом. Всё зря.

– Что?

– Какая теперь разница… Прости меня. Прощаешь? Ты ведь понимаешь, что я была не в себе?

– Понимаю.

– Я сошла с ума, Маш, я свихнулась. Надо начинать жизнь заново, а у меня нет сил. Я уеду из города на какое-то время. Навещу отца или ещё куда-нибудь отправлюсь. Прости меня!

– Да простила уже, простила.

Ника села на кровати, вытерла скомканным бумажным полотенцем лицо и встала.

– Обними меня. Мне страшно.

– Может быть, всё-таки останешься? Закроем дверь, а завтра утром поищем машину.

– Нет, я не могу ждать до утра.

Я обняла её. В темноте мне не видно было её лица, но я чувствовала, как она вздрагивает. Совершенно некстати мне пришло в голову, что я никогда не обнимала Нику Голубеву. Не приняты были между нами такие нежности.

– Знаешь, зачем я к тебе пришла, – зашептала Ника мне в самое ухо. – Хочу сказать тебе одну вещь…

Было влажно, неприятно от её дыхания, от близости грязных рук и одежды, и я почувствовала, как в голове зреет, наливается дальними, пока невнятными всполохами боль.

– Да, – невнимательно ответила я и отстранилась.

Ника замолчала. Потом отодвинулась. Снова опустилась на кровать. Боль ударила в мои виски первым аккордом. Ещё немного – и таблетка не поможет. «Кончится это когда-нибудь или нет?» – почти с отчаянием подумала я.

– Нет, не сейчас… Завтра. Завтра ты узнаешь про меня ужасные вещи… Ты останешься мне подругой?

Как же без драмы, съязвила я про себя. А вслух сказала:

– Конечно. Не сомневайся.

– Спасибо, Маша. Помни, что ты сказала.

– Я попрошу прощения у Николая, а после скажу тебе… – пообещала, стоя в дверях, Ника.

– Может, всё-таки останешься?

– Попрошу. Всё равно будем разводиться… Так с чистой совестью… Всё ему расскажу. Всё – и про аборт тоже. Мне легче станет. И пусть все знают…

– Не надо… Не сейчас. Тем более про аборт. Зачем?

– Именно про аборт и надо. Чтобы уж окончательно всё…

Голова уже вовсю болела. Враз отупев от боли, я повторила:

– Оставайся. Не ходи. Оставайся, Ника…

– Нет, нет! Мне надо. Может быть, Арсений…

Она недоговорила. Вышла и тихо прикрыла за собой дверь. Я слышала, как мягко по ковровой дорожке шелестят её «лодочки». Что она задумала, подумала я, исповеди какие-то, вечная театральщина, даже в таких ситуациях… Арсений-то тут при чём? Охая от боли, я включила свет и повернула в замке ключ. Выпила таблетку, надеясь, что ещё не совсем поздно, что, быть может, мне хоть немного станет легче, вдогонку приняла снотворное. После этого я перевернула подушку другой стороной, загнула простыню с того края, на котором сидела Ника, и вдруг почувствовала сильную усталость. Помогает, с облегчением подумала я. Легла на чистый край и заснула.

Меня разбудил телефон. Не представляю, как я его услышала – по моей всегдашней привычке он был поставлен на беззвучный сигнал. Просто в какой-то момент открыла глаза и увидела светящийся экран: «Ника». «Ох, – с раздражением подумала я, – не уймётся никак, неужели опять будет говорить об Арсении!..» Но Ника сообщила совсем другое.

– Я его убила, – сказала она шелестящим шепотом.

– Кого? – не поняла я.

– Николая… Он не дышит. И кровь, немного… Я его убила.

Контуры мебели вокруг меня на миг обрели чёткость, а потом снова растворились в темноте. Я села и нашарила ногой тапки.

– Убила?..

– Да. Мы дрались, и я ткнула его ножиком.

– Ножиком?.. Каким ножиком? Ника!

– Перочинным. Мне его на выставке подарили… Помнишь, я репортаж делала? Весной.