Когда мы вышли из кафе, дождя уже не было. Люди по одному выбирались на улицы. Откуда-то доносились звуки музыки, тарахтенье машин. Вот-вот праздник должен был заявить о своих правах. Мы молча дошли до гостиницы. На веранде официантка расставляла перевёрнутые на время дождя кресла, снимала с них защитную плёнку.

– Подождём, – сказала Лида и упала в кресло. – Принесите нам, пожалуйста, бутылку красного.

Послышались голоса. Арсений, а за ним и Николай с Никой поднялись на веранду и уселись в кресла. На лице Ники застыло упрямое выражение. У Николая вид был растерянный. Через несколько минут мы увидели Леона. Он тянул за собой девушку, одетую Красной Шапочкой, и громко кричал, что должен её сфотографировать. Вместе они ввалились на веранду и упали на скамейку у перил.

– Как здесь скучно, – протянул Леон, оглядев компанию. – Может, лучше нам всем пойти поспать?

– Тебе-то уж наверняка, – сказала я.

– А как же фотографии? – спросила девушка. Она была молоденькой, хорошенькой, и, когда улыбалась, на её щеках появлялись круглые ямочки.

– Ах да, я сейчас! – Леон нетвёрдо встал и двинулся к двери.

– Леончик, не трогай камеру, разобьёшь!

– Не волнуйся. – Брат махнул рукой и скрылся за дверью.

Я улыбнулась девушке, и она улыбнулась в ответ – казалось, Красная Шапочка только и делала, что улыбалась. Арсений ни на кого не глядел, но налил всем вина и стал пить из своего – медленно, глотками.

– Поговори с ним, – шепнула мне Лида. – Поговори!

– Что мне ему сказать?

– Скажи, что нельзя так! Он тебя послушает.

Я покачала головой.

– Поговоришь? – Лидка схватила меня за руку.

– Хорошо. Но мне надо остаться с ним вдвоём.

Лида кивнула и стала пить из своего стакана с таким видом, будто была уверена, что с последней каплей упадёт замертво.

Леон вышел из двери с фотоаппаратом, с уже включённой вспышкой. Он посмотрел через объектив на девушку.

– Пойдёмте на природу! Устроим фотосессию!

Он взял девушку за руку. Она, смеясь, пискнула:

– До свидания! – И заскакала по ступенькам за Леоном.

– Мы тоже пойдём с вами, – крикнула Лида. Она поднялась и неожиданно скомандовала Николаю:

– Пойдемте! Сфотографируемся на память.

Николай поднялся, вопросительно глядя на жену.

– Я догоню, – сквозь зубы сказала Ника. – Да иди же!

Леон, Красная Шапочка, Лида и Николай шли через площадь по направлению к оврагу.

Ника поднялась и спросила:

– Арсений… ты идёшь?

– Нет, – ответил он, не глядя на неё.

– Тогда я тоже останусь. – Ника снова села.

– Нет, – сказал Арсений. – Иди, Христа ради! Иди!

– Ника, иди, пожалуйста, – торопливо сказала я. – Я тебя очень прошу. Нам с Арсением надо поговорить.

Ника развернулась и пошла, поминутно оглядываясь.

– Как же она мне надоела, – с раздражением сказал Арсений.

– Сеня, вам с Лидой надо вернуться в город.

– Ты об этом хотела со мной поговорить?

– Да. Ты сам видишь… И ещё Николай! Он ведь думает, что его жена беременна, и всё это – придурь беременной женщины. И зачем только Ника прилипла к тебе!

– Я тоже думал, что это с ней? При муже, при Лидке… Она никак не может поверить, что я её просто так с собой взял на гастроли. Что это было по глупости моей… Что ты молчишь?

– Вам надо уезжать. Сегодня же. Я найду машину…

– А Лидка-то! Я её такой не знал.

– Лиде твоей очень несладко. Поставь себя на её место.

– Замолчи! Ты думаешь, мне всё это нравится?

У меня появилось ощущение, что мы говорим не о том. Юля Маковичук – вот кто стоял между нами и заставлял нас ходить вокруг да около, умалчивая тот очевидный факт, что Арсений никуда не уедет. Нет, только не это, думала я, только не ещё один узел в этой истории…

– Пойдём отсюда! – вдруг скомандовал Арсений.

Он расплатился, и мы пошли по улице, противоположной оврагу. Я вспомнила, что по этой улице в первый день фестиваля я вместе с другими людьми шла в церковь, посмотрела вверх и увидела верхушку колокольни с большим колоколом посредине и ещё несколькими, поменьше, вокруг него.

Когда мы сворачивали на перекрёстке, вдруг заметили Нику. Она стояла на краю оврага и смотрела нам вслед.

– Ладно бы Лидка, – сказал Арсений.

– Мне тоже противно на неё смотреть. И жаль Николая. Знаешь, хотя я думаю, что он тоже не такой уж пушистый, как кажется, всё-таки его мне жаль больше, чем Нику… Правда, я уже запуталась, кого мне больше жаль, кого меньше…

– Мне жалко Лидку, а больше никого, – сказал Арсений. – Но я всё равно ничего не могу с собой поделать.

Мы шли по деревенской улице, уходя от шума и огней праздника. Песок сменился огромными плоскими камнями, и скоро дорога упёрлась в церковный дворик. Во дворе никого не было, на двери храма висел большой амбарный замок. Арсений помедлил, потом перекинул руку и открыл вертушку на низенькой калитке.

– Большого греха не будет… Зайдём?

Он постелил куртку на мокрую скамейку, и мы сели, прижавшись друг к другу. С одной стороны церкви, за деревьями и оградой, шла дорога, за ней стояли дома. С другой тоже была дорога, но за ней домов уже не было, здесь стоял, переплетаясь ветвями, молодой березняк. Мы смотрели на реку, противоположный берег, на котором длинным зелёным сукном лежал лес, рядом с ним золотилась песком отмель. Вдруг Арсений обхватил меня руками:

– Брр! Замёрз!

– Может, прогуляемся по берегу? – предложила я.

Арсений надел куртку, мы вышли со двора и пошли по утоптанной тропинке на берег. Решив, что хватит уже тянуть, я сказала:

– Тебе надо уезжать, Арсений. Ты можешь влипнуть… я даже не знаю, во что. Ты хоть знаешь, кто она, откуда, кто её содержит?

– Не могу, – сказал Арсений.

– Сенечка… Ну, вспомни отца. Маму! Мало они из-за тебя слёз пролили? Ты заявление подал в ЗАГС, позвал столько гостей!

Арсений достал из куртки сигарету и зажигалку и стал подкуривать. Он долго возился, руки у него дрожали.

– Я не могу с этим бороться, – тихо сказал Арсений. – Меня несёт. А ты… Ты обещала быть мне другом. Сказала, что всегда будешь другом. Всегда – это ведь значит, при любых обстоятельствах?

– Да.

Он вытащил телефон и набрал номер.

– Да… Мы у церкви. Я и Маша. Хорошо.

Я остолбенела.

– Ты… ты ей звонил?