очень интересной. Понимающие люди относились к нему с уважением.

Самые деликатные, сложные, опасные вопросы докладывались секретарю ЦК. Кадровые решения – назначение заместителей главного редактора (в некоторых изданиях и членов редколлегии, и политических обозревателей) – принимались отделом и утверждались секретариатом ЦК. В редакциях регулярно появлялся фельдъегерь в форме и с портфелем, привозил секретные выписки из решений секретариата ЦК: «Опубликовать статью на такую-то тему».

Инструктор собирал подопечных на совещания в отделе пропаганды ЦК, где главным редакторам объясняли очередные задачи. В соответствующий сектор поступали жалобы и доносы на редакцию от других отделов ЦК и от местных паркомов, которые часто требовали журналистской крови. Многое зависело от позиции сектора газет или журналов: если они не поддерживали коллег, наказание не следовало. В принципе амбициозным руководителям отдела пропаганды не нравилось, когда другие отделы ЦК пытались давать указания средствам массовой информации: «Политбюро не вам, а нам поручило руководить печатью».

Руководителем отдела пропаганды поставили Владимира Ильича Степакова. У него была богатая биография. В последние сталинские годы он успел послужить в Министерстве госбезопасности – заместителем начальника управления по Московской области, поработал и в московском партийном аппарате.

Когда в октябре 1964 года сняли Хрущева, в «Известиях» вместо Алексея Аджубея появился новый редактор – Владимир Степаков. В редакции он держался настороженно, собрал партийный актив:

– В агитпропе меня предупредили, что посылают в буржуазную газету. Это верно?

Через год его вернули на Старую площадь.

В позднесоветские годы партийные секретари постепенно утратили контроль над духовной жизнью общества. Вера в коммунизм даже в самом аппарате сохранилась лишь в форме ритуальных заклинаний.

«В брежневский застойный период, – считал академик Вячеслав Всеволодович Иванов, сын известного революционными пьесами писателя, – очень много было сделано для разрушения общественной морали, обесценивания духовных ценностей. У власти стояли циники, у которых просто не было никакой сознательной идеологии, никаких убеждений – ни коммунистических, ни каких-либо иных. И это лицемерие, этот цинизм разрушили и существовавший в стране режим, и саму страну».

Ощущение возникшего в жизни общества духовного вакуума неприятно. Прежде всего люди старались заполнить эту пустоту. Многие стали ходить в церковь – а борьбой с религией тоже ведал отдел пропаганды ЦК КПСС.

Заведующий отделом Степаков 5 июля 1968 года пожаловался на журнал «Спутник», издававшийся Агентством печати «Новости» на иностранных языках:

«Редакция журнала и правление АПН увлеклись занимательностью в ущерб идейному содержанию. Об этом свидетельствуют статьи о лунатизме, о конкурсе джаза, о собаках, о бесплодии, обилие фотографий церквей и соборов».

Для руководителя отдела пропаганды ЦК церковь была столь же бесполезной и вредной, как и конкурс джазовой музыки.

Сидя на Старой площади, Степаков защитил докторскую диссертацию «Проблемы пропаганды марксизма-ленинизма в социалистическом обществе». Со временем он разонравился Суслову, и в 1970 году его отправили послом в Югославию. Руководить отделом поручили Александру Николаевичу Яковлеву, хотя формально он оставался первым заместителем. Он тоже разонравится, и его в 1974-м отправят послом в Канаду. Исполнять обязанности заведующего отделом будет Георгий Лукич Смирнов, будущий помощник генсека Горбачева, академик и директор Институт марксизма-ленинизма. И только в 1977-м появится полноценный заведующий отделом – Евгений Михайлович Тяжельников.

Но мы забежали вперед…

«Переходите к следующему вопросу»

На первом же заседании нового партийного руководства, посвященном идеологическим вопросам, секретарь ЦК Суслов говорил необычно зло.

Он не просто сводил счеты с отправленным на пенсию Никитой Сергеевичем:

– Когда стоял у руководства Хрущев, нанесен нам огромнейший вред, буквально во всех направлениях, в том числе и в идеологической работе. Мы обманывали, развращали интеллигенцию… А об «Иване Денисовиче» сколько мы спорили, сколько говорили. Но Хрущев же поддерживал всю эту лагерную литературу! Правильно, конечно, и то, что нужно время для того, чтобы исправить все эти ошибки, которые были допущены за последние десять лет, предшествовавших октябрьскому пленуму.

Суслов сформулировал позицию: ошибочно то, что делал Хрущев, а не Сталин. Кампания десталинизации – большая ошибка. При Сталине хорошего было больше, чем плохого, и говорить следует о хорошем в истории страны, о победах и достижениях. А о сталинских преступлениях – забыть.

Такова была продуманная позиция, и Михаил Андреевич от нее не отступал.

Будущий член Политбюро и секретарь ЦК Егор Кузьмич Лигачев, человек весьма консервативных убеждений, описал, как тщетно обращался к Суслову за помощью.

Лигачев в ту пору служил первым секретарем обкома в Томске:

«В Томской области находится печально знаменитый Нарым – гибельный край политической ссылки. Ссыльнопоселенческий Нарым ведет свою историю с декабристов, отбывавших там наказание. Туда же, в эти каторжные края, отправляли петрашевцев, участников польских восстаний, народовольцев. Затем пришел черед большевиков, которых гноило в Нарыме самодержавие. В тридцатых годах нашего столетия в Нарым ссылали раскулаченных крестьян. Много слез и печалей видел этот край, однако знал и высокие взлеты духа, мужества. “Бог создал рай, а черт Нарымский край” – эта сибирская пословица метко отражает суровость здешних мест.

В 1977 году у нас возникла идея превратить Нарым в исторический музей-заповедник, чтобы сохранить для потомков память о всех ссыльных, перебывавших в этом суровом крае, – от декабристов до репрессированных при Сталине».

Лигачев прилетел в Москву и пришел к Суслову, не предполагая, что со временем займет его кабинет на пятом этаже здания на Старой площади.

Суслов ответил:

– Егор Кузьмич, мы не можем вас поддержать.

– Почему, Михаил Андреевич?

– Потому, Егор Кузьмич, что ваше предложение означает, что мы увековечиваем память и тех ссыльных, которые были осуждены при Советской власти…

Лигачев положил на стол записку обкома партии:

– Михаил Андреевич, что же тут такого? Почему мы должны отказываться от создания исторического музея-заповедника? Вот ученые наши, сибирские, подготовили основательную записку на этот счет.

Суслов сухо произнес:

– Переходите к следующему вопросу.

Это был 1977 год. А через два года небывало высокий паводок на Оби обнажил тайный могильник.

Первому секретарю обкома Лигачеву позвонил начальник областного управления госбезопасности генерал Ким Михайлович Иванов.

Лигачев спросил:

– Что это за могильник?

– Может быть, этот могильник связан с захоронением белогвардейцев, дезертиров. А возможно, и скорее всего – это репрессированные тридцать седьмого года. Но у нас никаких документов на этот счет нет, мы уже все пересмотрели.

Лигачев позвонил Суслову.

Суслов перебил его после первых же слов:

– Я в курсе дела, мне уже известно об этом от товарища Андропова. Вам позвонят из КГБ. Это не дело партийного комитета.

Председатель комитета Юрий Владимирович Андропов сказал Лигачеву:

– Мне известен ваш разговор с Михаилом Андреевичем. Этим происшествием занимаемся мы, и только мы.

И повторил фразу Суслова:

– Это не дело партийного комитета.

После того как Хрущева отправили на пенсию, Суслов взялся за чистку идеологических кадров.

– У нас очень слабый учет, контроль за идеологическими участками работы, – сетовал Михаил Андреевич. –