государства были полезнее прямой аннексии территорий; и Гитлер с большим терпением коллекционировал таких сателлитов. Это было другой разновидностью его излюбленного метода, когда он предоставлял другим выполнять работу за себя. Сразу после Мюнхена немецкие представители в международной комиссии так беззастенчиво применяли выдуманные ими самими правила в пользу судетских немцев, что у Чехословакии отняли даже больше территорий, чем она потеряла бы в случае исполнения требований, выдвинутых в Годесберге. Дело приняло иной оборот, когда Риббентроп и Чиано встретились в Вене, чтобы определить новую границу между Чехословакией и Венгрией. Чиано вынашивал типичную для него изящную и бесплодную идею превратить Венгрию в заслон от Германии. Риббентроп моментально его раскусил и так решительно поддержал позицию словаков, что Чиано возмутился: «Теперь вы приводите в пользу Чехословакии все те доводы, которые в сентябре использовали против нее». Словаков, свободных как от чешской приверженности демократии, так и от венгерских фантазий о величии, Гитлер сделал новым элементом в своих расчетах: «Он сожалел, что не знал раньше о словацкой борьбе за независимость»{6}. Часто утверждается, будто Гитлер поддержал Словакию, чтобы воспользоваться ею как коридором для вторжения на Украину. На самом деле с точки зрения географии эта идея была столь же неосуществимой, как и обратная – что Советская Россия якобы могла угрожать Германии через Чехословакию. Гитлер поддержал Словакию ради нее самой как стойкого и надежного сателлита, каким она себя и показала на всем протяжении Второй мировой войны.

Если Гитлер действительно хотел добраться до Украины, ему нужно было двигаться через Польшу; осенью 1938 г. эта мысль вовсе не казалась бредовой. Польша, номинально все еще союзница Франции, крайне расширительно трактовала свой Пакт о ненападении с Германией в интересах последней. Во многом благодаря ей так и не воплотился в реальность франко-советский альянс. Во время Чехословацкого кризиса ее позиция исключила всякую возможность советской помощи Чехословакии; а под конец кризиса польский ультиматум Чехословакии с требованием вернуть Тешин наконец заставил Бенеша, по его собственному признанию, отказаться от попыток помешать мюнхенскому урегулированию. Польша как пособница Германии в Восточной Европе оказывалась пока даже полезней, чем Италия в Средиземноморье. Ни у Польши, ни у Италии не было причин отказываться от этой роли. И там и там имелись свои сложности: в итальянском Южном Тироле проживало порядка 300 000 немцев, а в польской Силезии и в Польском коридоре – около полутора миллионов; однако эти сложности были вполне преодолимыми. Гитлер был готов позабыть о страдающих под инородным гнетом немцах в обмен на политическое сотрудничество или покорность. Именно так он поступил в Италии; более того, он согласился переселить немцев Южного Тироля на территорию рейха – хотя, будучи австрийцем, и очень им сочувствовал.

Польским немцам он сочувствовал меньше; а к полякам он, видимо, испытывал более дружеские чувства, чем когда-либо к итальянцам. Делу мешали чувства немцев, а не чувства Гитлера. Отторжение территорий в пользу Польши было для большинства немцев несмываемой обидой Версальского мира. Планируя сотрудничать с Польшей, Гитлер бросал этой обиде дерзкий вызов. Но выход был. О самих польских немцах можно было забыть, или же их можно было переселить; о чем забывать было нельзя, так это о Польском коридоре, отделявшем Восточную Пруссию от рейха. Компромисс был возможен и здесь. Германию мог бы устроить «коридор через коридор» – сложная идея, для которой, однако, в немецкой истории легко отыскать немало прецедентов. Чувства немцев можно было удовлетворить возвращением Данцига. Это казалось несложным. Данциг Польше не принадлежал, он был вольным городом со своим автономным правительством во главе с верховным комиссаром, назначаемым Лигой Наций. Поляки, в своей гордыне считавшие себя великой державой, одними из первых бросили вызов авторитету Лиги. Конечно, они не станут возражать, если функции этой организации возьмет на себя Германия. Более того, за время, прошедшее с 1919 г., ситуация изменилась. Тогда порт Данцига был Польше жизненно необходим. Теперь же, когда поляки построили свой порт в Гдыне, Данциг нуждался в Польше сильнее, чем Польша в Данциге. В этих обстоятельствах было бы нетрудно соблюсти польские экономические интересы и при этом вернуть Данциг в состав рейха. Камень преткновения был бы устранен; Германия и Польша смогли бы объединить свои усилия на Украине.

24 октября Риббентроп впервые представил эти предложения польскому послу Юзефу Липскому. Если вопросы Данцига и Польского коридора будут урегулированы, две страны смогут проводить «совместную политику в отношении России на основе Антикоминтерновского пакта»{7}. Гитлер был еще откровеннее, когда в январе 1939 г. его посетил министр иностранных дел Польши Юзеф Бек: «Дивизии, которые Польша вынуждена держать на русской границе, избавляют Германию от соответствующих дополнительных военных расходов». Конечно, добавил он, «Данциг остается и всегда будет немецким; рано или поздно этот город отойдет к Германии». Если вопрос Данцига будет решен, он готов гарантировать сохранение коридора за Польшей{8}. Возможно, Гитлер все это время обманывал поляков, и его требование вернуть Данциг должно было послужить всего лишь предлогом к их разгрому. Но польские амбиции на Украине имели давнюю историю; Данциг в сравнении с ними казался мелочью. Когда 1 февраля Риббентроп посетил Варшаву, Бек «не скрывал, что Польша имеет устремления в отношении Советской Украины»{9}.

И все же поляки не ответили на предложение Гитлера. Будучи слепо уверенными в собственной силе и презирая чехов за слабость, они не собирались уступать ни пяди; таким был, по их мнению, единственный надежный способ вести дела с Гитлером. Более того, хотя поляки ни в какую не хотели сотрудничать с Советской Россией против Германии, они почти так же решительно не желали сотрудничать с Германией против Советской России, чего Гитлер никогда не понимал. Они считали свою страну независимой великой державой и забыли, что в 1918 г. она получила независимость только потому, что и Россия, и Германия потерпели поражение в войне. Теперь им нужно было выбирать между Германией и Россией. Они не выбрали ни ту ни другую. Сотрудничеству Германии с Польшей мешал один только Данциг. По этой причине Гитлер хотел убрать его с дороги. Ровно по той же причине Бек не давал ему этого сделать. Ему не приходило в голову, что это может привести к фатальному разрыву.

Тень отчуждения между Польшей и Германией пока оставалась незамеченной в Западной Европе. Напротив, их совместная кампания на Украине считалась делом решенным. Чемберлен с тревогой спрашивал у Парижа, вступит ли в действие Франко-советский пакт, «если Россия обратится к Франции за помощью на том основании, что Германия провоцирует сепаратистское движение на Украине»{10}. Чемберлен явно не хотел иметь ничего общего с Восточной Европой. Галифакс, проинструктированный чиновниками министерства иностранных дел, выражался менее определенно. 1 ноября он писал Фиппсу: «Одно дело – допустить германскую экспансию в Центральной Европе, что, на мой взгляд, явление нормальное и естественное, однако мы должны быть в состоянии противостоять германской экспансии в Западной Европе, в противном случае вся наша позиция будет подорвана». Для Германии по-прежнему нужен был противовес. «Польша, по всей видимости, будет только сильнее втягиваться в орбиту Германии. Советская Россия… едва ли может стать союзницей Германии, пока жив Гитлер». Поэтому «с той единственной оговоркой, что, как я надеюсь, Франция оградит себя – и нас – от втягивания Россией в войну с Германией, я не решаюсь советовать французскому правительству денонсировать Франко-советский пакт, поскольку будущее все еще слишком неопределенно!»{11}. Проще говоря, Россия должна сражаться за интересы Великобритании, но Великобритания и Франция за ее интересы сражаться не должны.

Однако для того чтобы заручиться советской дружбой, ничего сделано не было. Британцев больше заботило, как бы освободиться от уже имеющихся обязательств в Центральной Европе. Гарантии, между делом данные Чехословакии, лежали на них тяжким грузом. Давать гарантии беспомощному государству, которое было невозможно защитить, даже когда оно было полностью вооружено, – очевидная нелепость. Британцы заклинали французов освободить их от этого обещания. 24 ноября в Париже состоялась встреча британских и французских министров. Чемберлен настаивал,