образуют неразрывное единство во всестороннем созидании социализма»[43]. Дошкольное образование, десятиклассная политехническая средняя школа, профессиональная переподготовка взрослых, расширение сети техникумов и университетов – здесь разворачивались основные усилия, причем с несомненным успехом: если в 1951 году только 16 процентов учеников посещали школу более восьми лет, то к 1970 году этот показатель составил 85 процентов, что является очень высоким показателем даже по международным стандартам[44].

Реформы в экономике и системе образования сопровождались и другими изменениями. Молодежь, от которой руководство партии ожидает таких больших достижений, следует не запугивать, а поощрять, говорилось теперь. К «неудобным вопросам молодежи» следует относиться серьезно и не отмахиваться от них как от провокации, говорилось в «Молодежном коммюнике» СЕПГ в 1963 году. ГДР нужны были не «мелкие душонки, выскочки и карьеристы», а «независимые и уверенные в себе граждане с устойчивым характером, с социалистическим мировоззрением, основанным на передовых научных знаниях, приобретенных благодаря собственному мышлению и в противостоянии с отсталыми взглядами и реакционными идеологиями»[45].

Для достижения этой цели необходимо было мобилизовать не только рабочих, но и все слои и классы общества. Строгие критерии социального отбора при поступлении в вузы были смягчены, в 1966 году почти треть студентов составляли представители «интеллигенции», в 1960 году их было менее пятнадцати процентов. Реформы наконец дошли до политики и культуры: статуи Сталина исчезли с городских площадей, амнистии 1962 и 1964 годов принесли свободу более чем 16 тысячам политических заключенных. Произведения критически настроенных писателей печатались и привлекали огромное внимание. В рассказе Кристы Вольф «Разделенное небо» критически обсуждались утечка людей на Запад и строительство Стены, роман Эрика Нойча «След камней» описывал конфликты между рабочими и начальством. Ощутимое изменение атмосферы в ГДР в 1963–1964 годах оценили прежде всего интеллектуалы. Для рабочих же более решающим фактором было улучшение материальных условий, и действительно экономические показатели пошли вверх: в 1964 и 1965 годах национальный доход вырос на пять процентов в год, производительность труда – на семь процентов. Уровень жизни рос медленнее, чем надеялись и предсказывали, и значительно отставал от уровня ФРГ, но все же был заметен. Даже дорогостоящие потребительские товары, символы бытового благосостояния, теперь стали доступны многим: в 1966 году в ГДР имели телевизор 54 из 100 семей, стиральную машину – 32, холодильник – 31; всего десятью годами ранее это была привилегия единиц[46].

Несмотря на такие показатели, вскоре стало очевидно, что основные проблемы экономики ГДР не были решены даже Новой экономической системой. Конечно, производственные результаты предприятий теперь должны были рассчитываться не на основе чистого объема производства, а больше на основе цен, но поскольку рыночные цены не могли быть использованы в качестве основы, успех предприятия по-прежнему зависел от выполнения плана. Заработная плата все еще не была связана с ростом производительности. Стимулы для инноваций оставались слабыми. Повсюду экономические, ориентированные на эффективность меры вступали в противоречие с политической гегемонией партийной власти. СЕПГ хотела провести экономическую реформу на основе научно-технической революции, но не могла позволить экономической сфере стать независимой, поскольку это противоречило бы претензиям партии на управление всем обществом, а особенно экономикой[47].

Более того, оказалось, что задуманная демонстрация силы оказалась непосильным грузом для экономики ГДР. Уже Хрущев подозревал, что ГДР сможет победить в соревновании с ФРГ, только если будет получать дешевое сырье из Советского Союза. В долгосрочной перспективе, однако, это оказалось проблематичным, поскольку СССР субсидировал ГДР, поставляя сырье по ценам ниже мировых, и поэтому был вынужден сокращать поставки во время кризиса. Тот факт, что ГДР при Ульбрихте попыталась активизировать торговлю с Западом, вызвал у некоторых советских руководителей подозрение, что в перспективе ГДР хочет использовать экономические реформы для разрыва с СЭВ[48].

В декабре 1965 года Новая экономическая система была пересмотрена. Индивидуальная ответственность предприятий и полномочия экономических реформаторов были снижены, централизованное планирование вновь усилено, был снова подчеркнут примат политики над экономикой, а значит, партийного руководства над экономической экспертизой. Новый лозунг – «Экономическая система социализма» (ÖSS) – по сути означал концентрацию финансовых средств и ресурсов в тех областях, где технологические изменения считались особенно выраженными, а перспективы – особенно радужными: электроника, прежде всего новейший сектор обработки баз данных, автоматизация производственных процессов, химия, особенно нефтехимия, а также машиностроение и строительство заводов. Задача центрального планирования заключалась в инициировании и ускорении инновационных процессов и структурных изменений. Фабрики и заводские ассоциации должны были получить больше автономии в своих областях, чтобы повысить производительность труда, качество и эффективность. Таким образом, экономика ГДР должна была совершить не только количественный, но и качественный скачок, что позволило бы ей не позднее 1980 года достичь главной цели – экономически догнать ФРГ. Все усилия были направлены на достижение этой цели, и именно она придавала усилиям экономики ГДР такой специфически национальный тон[49].

В этом контексте возникла и знаменитая многократно высмеянная формула Ульбрихта о том, что ГДР «обгонит Запад, не догоняя его». Однако мысль, лежащая в его основе, была не такой уж и надуманной. Она восходила к идеям одного советского кибернетика, который, ссылаясь на развивающиеся компьютерные технологии, утверждал, что превосходство социалистической системы нельзя доказать, соревнуясь с Западом его средствами и на одном уровне. Напротив, по его мнению, необходимо перепрыгнуть через нынешний этап научно-технического развития и доказать превосходство социализма с помощью технологий следующего поколения. С началом цифровой революции несколько лет спустя это видение в определенной степени стало реальностью – хотя и в совершенно других условиях: не в контексте социалистического экономического планирования и государственных инновационных кампаний, а в среде одержимых новыми медиа технооптимистов, творивших в квазихипстерском, крайне либеральном климате калифорнийских университетов.

Но даже эта последняя версия социалистической экономики вскоре показала свои противоречия и недостатки. Правда, теперь стали прислушиваться к экспертам, прежде всего к техникам и инженерами, а лозунгами стали современность, эффективность, инновации. Но поскольку масштабы экономических проектов, считавшихся инновационными и перспективными, превышали возможности экономики ГДР, пришлось создавать координационные центры, прежде всего крупные исследовательские центры, в которые в среднем вкладывалось в три раза больше средств, чем в другие отрасли промышленности. В результате другие области, не в последнюю очередь в сфере производства потребительских товаров, остались без внимания. Кроме того, потребности в финансировании расширяющегося военного аппарата и аппарата безопасности постоянно росли, поэтому средства становились еще более скудными. Для достижения цели – к 1980 году догнать Западную Германию – был необходим рост производительности труда не менее девяти процентов в год. Фактически было достигнуто около пяти процентов – что было отличным