ничего удивительного в том, что многие борцы за народное освобождение ассоциируют Евангелие с угнетением, а религию видят преградой прогрессу. Но баптисты оставались верны флагу раннего христианства. «Свобода, равенство, братство – было начертано на этом знамени, – утверждал Павлов, – ибо это лозунги, провозглашенные Христом, и напрасно теперь некоторые люди стараются осуществить их без Христа, – этого не удастся» [ПВП 1917: 2–3].

Мысль о том, что христианская вера неразрывно сопряжена с идеей революции и что от первой зависит успех второй, стала лейтмотивом евангелического движения в 1917–1918 годах. В одной широко разошедшейся брошюре говорилось: «Революция в душе – вот что теперь необходимо нам всем после того, как только совершилась государственная революция». Каждый человек призван бороться, чтобы побороть омертвение, которое навлекает на него «самодержавие греха». Памфлет завершается лозунгом на социалистическом языке: «Кто с нами, – руку» товарищ!» [Пилигрим 1917: 8]; о термине «товарищ» см. [Figes, Kolonitskii 1999: 61] Понятие «революция духа» встречается в проповедях, лекциях, статьях, заголовках брошюр, см., например, [Prokhanoff 1933:173–174; Водлингер 1917:146–147; Новости 1917:5–6; Иванов 1917:198; Скромный 1918:61]. Проханов связал ее со своей прежней идеей реформации в своем выступлении перед Съездом евангельских христиан в Петрограде в мае 1917 г., где он говорит о реформации совершенно так же, как Павлов о революции духа: «После революции в России должна произойти реформация, или, точнее говоря, нечто более великое: духовное просветление, духовное воскресение народа. Эта великая задача возложена на последователей Евангелия, на русских людей Евангельской веры» [Отчет 4-го Всероссийского съезда 1917:47]. Молодой последователь Проханова Добрынин впоследствии вспоминал, как эта цель вдохновляла активистский порыв верующих в 1917 г.: «Мы стремились придать революционным формам евангельское содержание, – писал он, – и мы убежденно твердили о революции духа, о революции улучшения нравов, возрождения через Христа» [Dobrinin 1931: 17].

Не только баптисты во всем русском обществе чаяли духовной революции. Даже некоторые православные священники в проповедях говорили об Иисусе как революционере [Figes 1996: 328–329; Kolonitskii 1994:187]. Владимир Марцинковский, выступавший от лица движения христианских студентов, номинально православного, однако тяготевшего к евангеликам, читал проповеди на такие темы, как «Евангелие и свобода», а также собственно «Революция духа» [Марцинковский 1995: 23, 33][132]. Еще с 1890-х годов о революции духа говорила та часть интеллигенции, которых не устраивали материализм и позитивизм революционно настроенного интеллигентского большинства [A Revolution 1990: 1-37][133]. Впоследствии совершенно разные деятели культуры: символист Андрей Белый, литературная группа «Скифы», большевик Владимир Маяковский, активисты Пролеткульта – будут единодушны в представлении о том, что для успеха политической революции необходима следующая за ней и венчающая ее духовная революция [Rosenthal 1997: 391–392].

Интерпретация революции могла приобретать религиозные обертоны, в частности, потому, что для выражения нового политического опыта использовались традиционные образы и ритуалы. Еще важнее была давняя и почтенная тенденция рассматривать саму Россию как религиозное понятие и не такая давняя, но все равно устоявшаяся традиция говорить о революции с использованием религиозных метафор. Даже большевики сравнивали воскресшую Россию с воскресшим Иисусом Христом в 1917–1918 годах и пропагандировали идеал мученичества за революцию [Bergman 1990: 238–239]; см. также [Steinberg 1994b]. Евангелики с тревогой следили за тем, как после февраля 1917 г. социалистическая революция сама по себе в глазах публики все более подменяла собой Христа.

Революция духа у евангеликов в особенности была связана с двумя темами: темой гражданства и темой социализма. Язык гражданского общества баптисты активно использовали в собственной проповеди. Проханов сочинил новый гимн в начале революции, где были следующие слова: «К Свободе призваны мы, братья!… Мы не рабы, мы граждане отчизны!» Так он заявлял, что долг христианина – строить новую Россию. Впервые в обширной переписке со своим сыном Василий Иванов стал именовать своего адресата на конвертах гражданином П. В. Ивановым. Апрельскую лекцию в Политехническом музее Василий Павлов начал обращением «Граждане!», а телеграммы, посылаемые в Думу общинами со всей страны, постоянно говорили о гражданстве и постоянно повторяли лозунг «Свобода, равенство, братство». По некоторым данным, были проповедники, которые в проповедях объясняли смысл этого лозунга [Отчет 5-го Всероссийского съезда 1918: 2; ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 69, л. 198–199, 228; РГИА, ф. 1278, оп. 5, д. 1328, л. 28, 33, 38,47, 67, 68; Павлов 19176: 10; Иванов 1917: 198; Southern Baptist Historical Library and Archives, Adolf J. Klaupiks Papers, AR. 672, box 1, folder 28 (Pavlov, Vasily Gurevich – Diary, 1906,1910–1912, 1914, 1917, 1919–1920). P. 1917–11 (July 2)].

Если, согласно таким баптистам, как Павел Павлов, лозунг «Свобода, равенство, братство» был принципом, по которому жила Ранняя церковь, то верующие также пытались продвигать свое видение нравственного социализма, прибегая к образу апостольского христианства; о нравственной концепции социализма см. [Nesdoly 1971: 241]. Социализм евангеликов был неотделим от религиозного обращения. К примеру, 15 октября старейшина Иванов ездил в Евпаторию, где выступил с проповедью перед пятьюстами участниками молитвенного собрания в Пушкинском зале. Для проповеди он взял два фрагмента из Деяний апостолов с описанием общинной жизни ранних христиан. Он припомнил своим слушателям, как в день Пятидесятницы три тысячи человек обратились после краткой проповеди апостола Петра. «Под влиянием Святого Духа, – объяснял он, – явилась у них действительная свобода, равенство и братство, и социальный вопрос у них моментально разрешился» [Иванов 1917:198]; см. также [Речь И. С. Проханова 1917:106; ПЧ 1918:27]. Выступая в Политехническом музее 3 апреля, Павел Павлов представил баптистов и их церковную организацию в качестве модели для России новой эпохи как в смысле «демократизации управления», так и в смысле примирения классовой вражды. В баптистских общинах, заявлял Павлов, «примирена теперешняя классовая рознь – бедные и богатые считают себя братьями». Это достигалось через «революцию духа». «Баптисты стремятся к социализму, – утверждал он, – но не к захватному, построенному на объявлении чужой собственности своей… Нужно достигнуть такого нравственного совершенства, чтобы ничего земного не считать своим» [ПВП 1917: 24]. Другими словами, не перемена материальных условий изменит образ человеческого существования; наоборот, перемена в людях естественным образом приведет к изменению социальных условий.

Оставалось неясным, как же этот религиозный «социализм» должен был выглядеть на практике. Очень скоро евангелики стали спорить между собой о стратегии и тактике действий на политической сцене 1917 г. Важный вопрос этого спора заключался в том, как следует определять содержание понятий «революция», «гражданство» и «социализм» с точки зрения христианства. В русском обществе 1917 г. эти понятия очень быстро проникли повсюду [Figes 1997: 335; Figes 1996: 357–359]. Известный русский историк и вождь кадетов Александр Кизиветтер писал о «моде на социализм», охватившей Россию. Неудивительно, что, как отмечает Борис Колоницкий, слово «социализм» в такой атмосфере