так. Я сказала, вроде как в шутку, что еще можно попробовать что-то новое. Что ты имеешь в виду? – спросил он, поджал губы и недобро взглянул на меня. Я поднялась, обняла его и добилась ответа на вопрос, что произошло. Оказалось, старикан возобновил пробы на роль Павла, вчера уже приходили новые претенденты. Известные имена. Громкие, усмехнулся М., как пушечные выстрелы. Потом М. ушел, не позавтракав. Не поцеловав перед уходом, как обычно. Я спросила его, куда он. Не ответил. Сутулая спина, сдавшиеся плечи.

Оставшись одна, я не знала, что делать. Дождь за окном совсем с ума сошел, поливал стекла так, что ничего нельзя было разглядеть. В одиннадцать у меня было назначено собеседование по поводу работы. Пора было одеваться, я взяла бюстгальтер, прижала к себе, села на стул и представила будущее. Вот прошло двадцать лет, мы с М. все так же вместе (допустим). Возможно, у нас есть дети, возможно, нет. Он вот таким же дождливым утром собирается на работу. Например, в сервисную компанию. Или, может, он работает менеджером по продажам или аниматором на детских праздниках. Ну или так и играет в театре возрастных курьеров. Поникший, ссутулившийся, раздавленный. Постаревший. А возможно, он и не на работу идет, а к собутыльникам в сквер во дворе. Джинсы висят на заднице, волосы не стрижены, не мыты. Я смотрю ему вслед и думаю, что двадцать лет назад от меня зависел его шанс, но я решила, что метод, который мне предлагали, слишком мерзкий.

А с чего ты взяла, прервала я тогда себя, сорокалетнюю, что это был шанс? Возможно, все равно ничего бы не вышло. Может, и не вышло бы, а может – и вышло.

Я прошла в прихожую, огляделась, точно и вправду надеялась увидеть этого призрака из будущего со свисающими на заднице джинсами. Приблизилась к зеркалу, осмотрела себя. Обычное тело двадцатилетней девушки, каких легион. Кожа нежная, некрупные груди, ключицы вразлет. Еще не причесана после сна. Кто я такая, в самом деле, по сравнению с тем, что может получить М.? По сравнению с ролью, которую он желает больше всего? Даже если ничего не выйдет, я должна попробовать помочь ему. Он же никогда мне не простит, если узнает, что я лишила его шанса, Но тут же другая я мне возразила: а возможно, наоборот, дурочка, он не простит тебе, если ты предашь его, подыграв старикану.

Я еще походила взад-вперед по прихожей, в голове мысли все больше запутывались, воевали друг с другом, носились вихрем как сцепившиеся в клубок псы. Потом подошла к телефону и набрала номер Алеши. Он поднял трубку на первом гудке, точно караулил этот звонок. Я готова согласиться, сказала я, если мне гарантируют, что М. утвердят на обещанную ему роль. Алеша сказал, что он ничего гарантировать не может. Велел ждать, никуда не уходить, он скоро подъедет. Через полчаса я сидела в машине Алеши и писала под его диктовку три записки, М. должен был их получить с разницей во времени. Чтобы не обратился в милицию, пояснил Алеша. Я кивнула, пока другая я онемела от ужаса моего поступка. Барса, мокрая и грязная после прогулки, сидела на подстилке на заднем сиденье и дышала мне в затылок. Теперь у моего предательства есть запах, точнее, целый букет – это запах мокрой псины, ее горячего дыхания, дождя, начавших гнить листьев и грейпфрутового ароматизатора в машине.

Ты решила, куда хочешь на это время, спросил Алеша. Мы устроим тебя в любом месте. Я ответила, что подумаю и скажу завтра или послезавтра. Он убрал написанные мной записки в карман джинсовки, и мне сразу захотелось вытащить их и разорвать. Открыл дверцу. Жду тогда твоего звонка, сказал он, надеюсь, это будет в ближайшие дни на этой неделе. А гарантии, спросила я. Алеша засмеялся, выпроводил меня и уехал.

Я поднялась в квартиру и взяла документы. До сих пор не знаю, что совершила: глупость, предательство или самопожертвование? И до сих пор не в курсе, выполнил ли этот мерзкий старикан свою часть уговора? Все-таки я идиотка.

Наблюдала, как белка в школьном дворе грызла орех. Двое мальчишек дали ей целый грецкий. Ничуть не удивившись его размеру, схватила обеими лапками и вонзила зубы в костяную макушку, принялась переворачивать ловко, как мяч. Не прошло и минуты, как орех распался в ее лапках надвое. Белка по очереди занялась половинками. В какой-то момент показалось, что она грызет меня и вот-вот от меня ничего не останется.

Сегодня попыталась объяснить А.И., что я натворила. Иносказательно, конечно. Слишком стыдно признаваться, на что я повелась. Она выслушала меня, потом сказала: спроси себя честно, почему ты это сделала. Каков был твой мотив? Это должно помочь. Вытяни эту одну струну и держись ее. А прочие мысли гони прочь. Мы не можем управлять всем, что происходит, мы отвечаем только за свои мотивы, по которым совершаем поступки. Я думала об этом весь вечер. Мне кажется, что я сделала то, что сделала, ради М. Значит, могу выдохнуть?

Я еще не бросилась под поезд, как Анна Каренина, только благодаря А.И. Время вечером с ней – самое лучшее. Самое худшее – ночь. Когда я одна. И тикает будильник. Как тогда, в детстве. Засыпаю только под утро, всю ночь боюсь, что, если закрою глаза, усну – деревья из парка проберутся по склону холма, залезут в окно и поглотят меня. В библиотеке весь день клюю носом.

Училки смотрят на меня косо. Не могу и не хочу с ними общаться. Обедаю за теми же столами, что и ученики. Все равно я тут на год.

Схожу с ума от того, что не могу прикоснуться к М., не могу почувствовать его в себе. Ничего не знаю до сих пор: утвердили его или нет. Вообще ничего о нем не знаю с того дня. Это ж надо иметь такое самомнение! Это я про себя. Поверить, будто то, что я делаю или не делаю, может как-то влиять на действия этого старикана. Снова склоняюсь к мысли, что К. просто хотел избавиться от меня. Сегодня в библиотеке читала про яды в энциклопедии.

Сорвалась и поехала в Москву. Но вовремя опомнилась. Впрочем, узнала, что М. жив-здоров. А ты что хотела?

У Жуковских висит та самая фальшивая картина Грабаря. Ну, то есть репродукция. Когда я смотрю на нее, думаю о Тропике. Вот кто бы вывел меня из этого морока. Подсказал бы, что