Бёрли разбил в Теобалдс два изумительных сада: Большой сад, самой примечательной особенностью которого был грот в итальянском стиле, изнутри облицованный металлической рудой и украшенный кристаллами; и Тайный сад со сводчатыми галереями в стиле классицизма, фонтанами, прудами и ручьями, вмещавший в себя даже «большое море», в центре которого красовался остров, увенчанный лебединым гнездом. Секретным оружием главного садовника Бёрли Джона Джерарда были многочисленные оранжереи, заполненные экзотическими растениями, привезенными из таких дальних мест, как Бразилия, Перу и Япония. Благодаря стараниям Джерарда в саду первого министра росли разные сорта роз и гвоздик, олеандр, юкка и гибискус, выращенные из семян. Он заказывал апельсиновые, лимонные и гранатовые деревья на юге Европы, и именно Бёрли (а не Рэли, как гласит легенда) первым в Англии даст Елизавете попробовать приготовленный сладкий картофель, выращенный из семян, привезенных из Нового Света[514].

Елизавету, прибывшую в поместье 10 мая, встретили театрализованным представлением и препроводили в ее апартаменты. Они включали в себя новый просторный приемный зал, 18 метров в длину и 9 — в ширину, с украшенным драгоценными камнями фонтаном, вода из которого лилась потоком в «большую овальную чашу или кубок, что держат двое дикарей». На потолке были изображены знаки зодиака, а под ними вращались планеты и солнце, приводимые в движение бесшумным механизмом. Стены украшали копии деревьев с птичьими гнездами, спрятанными меж ветвей, и они были изображены столь искусно, что, когда дворецкий Бёрли открывал окно для проветривания, в комнату залетали птицы, усаживались на ветки и начинали петь[515].

Бёрли, чьи волосы и борода уже поседели, пошел на такие расходы, потому что это был необычный визит королевы. Бёрли исполнился семьдесят один год, он ужасно устал и мечтал уйти на покой с тех пор, как умер Уолсингем. Приступы подагры стали такими частыми и болезненными, что он подолгу бывал прикован к постели и не мог покидать свое поместье, а иногда даже управляться с пером по два-три дня кряду. Чтобы любоваться декоративными деревьями и цветами, ему приходилось выезжать в сад на муле[516]. Но, прежде чем уйти насовсем, он хотел обеспечить высокое положение при дворе, желательно место преемника Уолсингема, своему 28-летнему сыну Роберту, который был женат на крестнице королевы Элизабет Брук, дочери лорда и леди Кобэм. Это был удачный брак как для Роберта, так и для Бёрли, ведь Кобэмы принадлежали к числу самых надежных союзников главы правительства в Тайном совете и среди фрейлин Елизаветы[517]. Граф Эссекс потерпел поражение в своих попытках посадить Уильяма Дэвисона на освободившееся место Уолсингема, и казалось, что для Роберта все складывается благоприятно.

Стремясь выгодно преподнести свое предложение, Бёрли вместе со своим сыном и нанятым поэтом трудился над сценарием театрализованного представления к приезду королевы. Едва она подъехала к воротам Теобалдс, ей навстречу вышел актер, наряженный отшельником. «Я отшельник, — зачитал он, — и скоро десятое лето будет, / как я стал жить уединенно и скрытно / в келье в шестистах метров отсюда». Он приветствовал Елизавету белым стихом и шутливо объяснил, что Бёрли больше не в состоянии сам принимать королеву, потому что мирская скорбь и суета заставили его удалиться в келью отшельника. Свое почетное место он передал сыну Роберту. «И потому желаю Роберту я, — завершил свою речь актер, — чтоб уберег Господь его да сына от бед, / и тот мог бы вам верно служить, / как некогда верно служил его дед»[518].

Бёрли слишком хорошо знал, как сильно Елизавета не любила сюрпризы, поэтому предупредил, чтобы она ожидала чего-то в этом духе. К несчастью для чахнущего главы правительства, предупрежден — значит, вооружен. В эту поездку Елизавета была измучена мигренью, которая периодически ее донимала, и ответила актеру собственной заготовленной речью в виде «вердикта», дав выход своему своеобразному, сардоническому чувству юмора. Королева зачитала вслух «вердикт», адресованный отшельнику, который описывался в нем как «безутешный, оставивший дела земные Эльф, отшельник Теобалдс». И это описание явно намекало, что ее послание предназначено не актеру, а самому Сесилу — «Эльфу» (Sprite), что созвучно с прозвищем главы правительства, которого Елизавета называла «духом» (Spirit). Суть послания, представленного в виде решения суда лорд-канцлера, сводилась к следующему: актер-отшельник должен вернуться в свою келью, будучи «слишком хорош для отверженных, слишком плох для нашего заслуженно любимого советника», а Бёрли надлежит вернуться на свой пост. Она не собиралась отпускать его со службы. Несмотря на скопившиеся за долгие годы разногласия, Елизавета из двух зол предпочитала уже знакомое. Как королева, она должна была исполнять свои обязанности до конца жизни и не видела причин для Бёрли не продолжать работать вместе с ней. Такова цена, которую ему придется заплатить за множество привилегий, которыми он пользовался[519].

Тем не менее с возрастом и опытом они прониклись друг к другу глубоким уважением. Поэтому кое в чем Елизавета все же пошла навстречу Бёрли. После завтрака в последний день визита она посвятила в рыцари Роберта Сесила, что обычно означало скорое вхождение в Тайный совет, хотя и не удостоила его высокой позиции главного секретаря, ранее занимаемой Уолсингемом, для которой, на ее взгляд, ему не хватало опыта. Несмотря на это, Бёрли, которому пришлось разделить с Хэттоном часть бывших обязанностей Уолсингема, продолжал подавать королеве непрозрачные намеки. Церемонию посвящения Роберта в рыцари предваряло сочиненное им театрализованное представление, в ходе которого почтальон, доставлявший королеве письма от китайского императора, стучался в дверь и спрашивал «главного секретаря Сесила»[520].