– Не успели.

– Безобразие, – обозлился Костин исердито ткнул шофера в спину: – Сворачивай тут, поесть пойдем.

– А не надо пихаться, – занылводитель, – можно словами сказать.

– Заткнись, Вадим, – велел Слава.

Домой я вернулась поздно вечером, устав докрайности. Володя устроил мне допрос по полной программе, двадцать раз задаваяодин и тот же вопрос, но я стояла насмерть, как Брестская крепость, выдаваяинформацию гомеопатическими дозами. Ничего противозаконного я не совершала.Просто сидела в отделении милиции, куда меня притащили по обвинению вограблении собственной квартиры. Когда недоразумение выяснилось, Катерина пошлаза машиной, а мимо меня волокли Антона Бурлевского, который бился в истерике.Вот тогда я и решила помочь парню… И быстренько выложила правду про ВеруЗайцеву, клофелин и сына модного писателя Никиту.

– Значит, захотела поработать частнымдетективом, – хмыкнул Володя, – от скуки, так сказать.

– Абсолютно бесплатно, – быстродобавила я, – только чтобы Антона выручить.

– Вы с Катериной два сапога пара, обесирых и убогих жалеете! – вздохнул майор. – А как ты на Монаховавышла?

Но у меня уже был наготове ответ на каверзныйвопрос:

– Соседка рассказала.

– Какая? Имя, фамилия?

– Не знаю, во дворе встретились. Вот онаи сообщила, что хорошо знала Зайцеву, а та ей жаловалась на Монахова, якобы онжутко ревнивый.

– Адрес Монахова откуда узнала?

– Мосгорсправка дала!

– Так, – протянул Костин и вновьпоинтересовался описанием соседки.

– Ну, невысокая кареглазая шатенка, междутридцатью и сорока.

– Особые приметы?

– Не заметила.

– Так, – повторил Володя изабарабанил пальцами по столу.

Через минуту он сказал:

– Ну что ж, дело закрыто.

– Антона выпустят?

– Обязательно.

– Так я пойду?

– Иди, иди, – неожиданно ласковопропел майор, подписывая пропуск, – когда переезд-то?

– На днях, мы тебе сообщим.

– Намечайте на воскресенье, если неслучится чего непредвиденного, помогу с вещами.

Мы распрощались, и я пошла вниз, полнаяликованья. Так, дело сделано, Антон на свободе, о Федоре я не проболталась,семь тысяч мои.

В квартиру я вползла, уставшая донельзя. Деньвыдался суетной, напряженный. Больше всего хотелось вытянуться на диване ипочитать купленный по дороге детектив. Но не тут-то было. В прихожей стоялиполураскрытые ящики с надписью «Педигри-пал», и пахло свежим кормом.

Я заглянула внутрь – не слишком чистыекроссовки Кирюшки мирно соседствовали с книгами, носками и кассетами. Вещилежали вперемешку. Похоже, мальчик швырял в короб все подряд, не глядя.

– Кирюшка! – завопила я.

– Что? – высунулся он в коридор.

– Ну разве можно укладывать масло сгвоздями?

Кирка подошел к ящику.

– Нет тут никаких гвоздей, ты чеговыдумываешь!

– Это фигурально.

– Как?

Потеряв терпение, я рявкнула:

– Нельзя складывать обувь с книгами!

– Почему?

А действительно, почему? Мое детство прошло свластной, авторитарной мамой. Я очень ее любила и всегда слушалась. В нашемдоме существовала целая система запретов. Например, мамуся не разрешала грызтьсемечки. Объяснялось это просто – данный продукт не приносит никакой пользыдетскому организму, только забивает желудок. И вообще все карательные мерыобъяснялись заботой о здоровье. Телевизор нельзя смотреть после девяти вечера,будет плохой сон, покупать еду на улице нельзя – можно отравиться, рыбныеконсервы в томатном соусе – отрава, детективы – гадость, читать следует ЛьваТолстого, Достоевского, на худой конец – Виктора Гюго. Уж не знаю, что быслучилось с мамусей, раскрой она книгу Марининой или Дашковой. Наверное, сожглабы заразу в камине, чтобы никогда не попалась ребенку в руки.

Мама любила меня безмерно и мечтала о том, какхорошо, правильно и красиво стану я жить, превратившись из маленькой девочки вовзрослую женщину, обязательно красавицу, умницу… На алтарь любви мама положилавсе. Сначала выучила дочурку на арфистку, потом выдала замуж… Но получилось унее с точностью до наоборот. Арфу я ненавидела, мужа терпеть не могла, делатьничего не умела, а на красавицу не походила, даже использовав весь арсеналкосметики… Слава богу, на пути встретилась Катя, и я постепенно сталапревращаться в нормального человека. Вот только иногда мамочкино воспитание всеже дает себя знать. А правда, почему нельзя запаковывать ботинки вместе скнигами? Должно же быть хоть какое-то разумное объяснение!

– Обувь грязная, ты попортишь хорошиеиздания, – нашлась я.

– Кроссовки чистые, – стоял на своемКирюшка, – и потом, не на всю же жизнь я укладываю, тридцать первогопереедем, и все!

Я подумала, что ослышалась.

– Тридцать первого декабря? В Новый год?С чего ты взял, будто переезд назначен на этот день?

– Мама ходила в транспортнуюконтору, – пояснил Кирка, – и ей сказали, якобы с первого января ценына услуги возрастают втрое. А нам ведь еще и грузчики нужны! Хорошо еще, что нашласьсвободная бригада, велели быть готовыми к часу дня.

Я слегка успокоилась. Если в 13.00 мы начнемперебираться, то часов в пять закончим. Ехать недалеко, даже успеем распаковатьпосуду и накрошить «Оливье». Кстати, о кастрюлях…

Быстрым шагом я влетела на кухню и ахнула. Наполу красовался огромный ящик, метра полтора длиной и около двух шириной. В немгрудой были свалены тарелки, чашки, сковородки, вилки и чугунные котелки…

– Тина! – завопила я, наливаясьзлобой. – Тина!

– Да, – пробормотала она, всовываяголову в дверь, – чего надо?

Я обратила внимание на то, что ее губы опятьперепачканы шоколадом, и каменным тоном спросила, указывая на ящик:

– Что это?

– Как что? – оторопелагостья. – Упаковка с посудой.