Никогда до сих пор не встречала подобногопомещения. Большое, почти тридцатиметровое пространство было густо утыканостоликами и плитами, под потолком натянуты веревки, с которых свешивалисьдетские ползунки, мужские трусы и устрашающего вида женские лифчики, сшитые изрозового атласа. Запах щей и жарящихся котлет смешивался с ароматом влажногобелья, и я почувствовала, что в носу засвербело.

Молодая черноволосая и черноглазая девушка,помешивающая что-то в помятой алюминиевой кастрюле, повернулась ко мне испросила с сильным акцентом:

– Ищешь кого?

– Андрей Монахов где живет?

– Он кто? Беженец? Чечен?

– Нет вроде, – растерялась я, –русский, москвич.

– Тогда не знаю, – потеряла ко мнеинтерес девушка и вновь занялась кастрюлей.

Я вышла в коридор и постучалась в ближайшуюдверь. Она подалась под рукой, и перед моими глазами предстали четыре мужикакавказской национальности, самозабвенно играющие в нарды. Никто из них и неслыхивал про Монахова. В следующей комнате копошилось несметное количестводетей, пытавшихся надеть на котенка шарфик и шапочку…

Еще дальше две женщины строчили на швейныхмашинках… Двери тут не запирали, жили по-восточному, на виду у соседей,совершенно ничего не стесняясь и не боясь. Очевидно, общежитие было отданобеженцам из Чечни.

И только в самом конце коридора нашелся пожилоймужчина, способный дать разъяснения.

– Ступай на третий этаж, – велел онмне, – там парочка старых жильцов осталась, еще не съехали. Всем вашимдавным-давно новые квартиры раздали, а нам это общежитие отдали, решили,чеченцам и так сойдет – без горячей воды. Да, неласковые вы, москвичи,негостеприимные!

Я полезла по щербатой лестнице на третий этаж,первый раз в жизни испытывая в душе шовинистические чувства. Видали, еще и недоволен! Думал, в Москве сразу получит пятикомнатные хоромы. Между прочим, сотникоренных москвичей до сих пор живут в подобных общагах без всякой надежды наулучшение условий. Жильцам этого барака просто повезло. Кое-как справившись сприступом расизма, я добралась до третьего этажа. Здесь потолок был ниже,коридор уже, а комнаты, крохотные, словно спичечные коробки, стояли пустые.Только засаленные дешевые обои напоминали, что тут когда-то шла жизнь, рослидети и старились родители.

Безнадежно заглядывая в «коробки», я добраласьдо последней двери и толкнула ее. Вопреки ожиданиям комната оказалась жилой. Вуглу тихо урчал холодильник, на столе стояли банка растворимого кофе, сахарницаи кружка с надписью «Босс» и, что удивительно, – телефонный аппарат. Здесьже, на клеенке лежал и паспорт. Я открыла красненькую книжечку – Монахов АндрейСергеевич… Через секунду глаза наткнулись на диван, где, завернувшись в синеебайковое одеяло, спал хозяин.

Не желая пугать его, я тихонько сказала:

– Андрей, проснитесь.

Спящий даже не пошевелился. Я слегка повысилатон:

– Монахов, очнитесь.

Ноль эмоций. Небось вчера перебрал и дрыхнет.Но комната не походила на жилище запойного алкоголика. Тут было бедно, ночисто. Единственная дорогая вещь – большой «Панасоник» с видеомагнитофоном икуча кассет, в основном боевики. Очевидно, холостой Монахов любил перед сномпоглядеть необременительную киношку. Может, он вовсе и не пьян, а работал вночную смену и теперь заслуженно отдыхает. Жаль мешать парню, но не сидеть жемне тут до утра.

Твердым шагом я подошла к дивану и потряслахозяина за плечо.

– Извините…

Неожиданно тело подалось под рукой,повернулось, и на меня глянули широко открытые, какие-то странные голубыеглаза.

– Простите, что бужу вас, – поинерции сказала я и в ту же секунду осеклась.

Голубые глаза смотрели не видя. Зрачокоставался неподвижен, он не расширялся и не сужался, веки чуть-чуть опустились,а рот исказила странная полуухмылка-полугримаса.

– Эй, – забормотала я, натыкаясьзадом на стол, – эй, отвечайте немедленно, вы что, умерли?

Монахов продолжал молчать, возле диванавалялся исписанный печатными буквами листок бумаги, я ухватила бумажку ивыскочила в коридор, объятая ужасом.

Страшно боюсь покойников, хотя понимаю, чтоэто глупо, ничего плохого мертвые сделать не могут и опасаться на самом делеследует живых, вот уж от кого можно ждать гадостей! Но я просто каменею отужаса при виде трупа.

Наконец мои ноги заработали и понесли меня покоридору. В самом его начале висел телефон-автомат. Никакая сила не могла менязаставить воспользоваться аппаратом Монахова. Я машинально сняла трубку и услышалагудок. Работает! Вот уж странность, но все равно нет жетона. Однако мой палецуже вертел допотопный диск. Послышался треск, потом писк и громкий голосБурлевского:

– Слушаю!

– Федор, – зашептала я, –Федор!

– Что, это вы, Евлампия?

– Да, я нашла Монахова…

– Ну и молодец, – одобрилпродюсер, – теперь вытряхни из него правду.

– Не могу!

– Почему?

– Он мертв.

В трубке воцарилась тишина. Потом Бурлевскийсказал:

– Пиши телефон, это майор КостинВладимир, отчество, к сожалению, забыл. Он ведет дело Антона, немедленно звониему и все рассказывай, в таком случае всенепременно следует поставить визвестность милицию.

Мне было нечем записать цифры, но это и нетребовалось. Володин служебный, равно как и домашний номер, я знала наизусть.

– Ты слышишь? – спросил Бурлевский.

– Ага, – промямлила я.

– Дождись приезда специалистов и расскажиим все.

– Но я работаю без лицензии…

– Это твои проблемы, – отрезалФедор, – между прочим, я заплатил тебе кучу денег и, кстати, получишь ещестолько же, если не расскажешь Костину, откуда взяла сведения о Монахове. Явесь на виду, совершенно не хочу попасть на зуб газетчикам, так что учти, наменя лучше не ссылайся, скажу, что ты врешь!

– А если начнут спрашивать, как я вышлана Монахова?

– Господи, – вздохнулпродюсер, – ну что я тебя учить буду?! Сообщишь, будто информаторыдонесли. И помни, промолчишь про меня – тут же получишь пять, нет, семь кусков,лады?

– Ладно, – пробормотала я, и в ухопонеслись частые гудки.