«Ноа! Томми? Ноа?» — крик гулко отдавался меж плоской землей и серой чашей неба.

— Томми! Ноа! Томми! — кричала Джейни, прочесывая этот серо-зеленый мир. Что она ищет — блондинистую голову? черноволосую? Неужели он обречен потеряться вновь — неужели в этом его судьба? Теряться снова, снова и снова?

Нет. Ты паникуешь. Он где-то здесь. Вот-вот найдется.

Или не найдется.

— Ноа! Томми!

Джейни пронеслась по полям, затем нырнула в лес, уже не понимая, куда бежит. Как помочь сыну, если ты сама заблудилась?

И тогда она подумала — никуда не деться от этой мысли — о Дениз Крофорд. О Дениз, что не так уж давно стояла где-то здесь же, выкликала сына, до хрипа орала его имя в бесстрастные небеса, и в ужасе, в муках своих Джейни понимала, что расстояние, разделявшее ее и Дениз, схлопнулось в ничто. Они обе матери. Они — одно.

Дениз лежала на кровати. Хотела помочь отыскать мальчика, но ноги не держали, и этот доктор или кто он там, едва на нее глянув, категорически велел ей прилечь. Голова раскалывалась, но боль быстро стихала — еще бы она не стихала, Дениз проглотила две таблетки. Поглядела на себя в зеркало аптечки, и какую-то минуту ее подмывало высыпать в рот весь флакон, прекратить все это раз и навсегда, но пока она утешилась двумя таблетками, закинула их в рот, проглотила всухую, а остальное сунула в карман.

И теперь ей было совсем не больно, вот ни чуточки, большое спасибо, и она витала в грезах, в альтернативной реальности, где все наоборот, все во что-то превратилось. Дениз пытались одурачить какие-то демоны, она поранила какого-то ангела, который чего-то от нее добивался, но сейчас все уже ушли.

Осколки истошных голосов прорезают воздух. Жизнь — стакан, упала и разбилась, а это вот осколки. Люди — осколки.

Кто-то звал Томми.

Но ведь Томми нет.

Томми пропал. Дениз услышала, как сама его зовет. Ее закрутило и уронило в тот самый день, откуда она так и не вырвалась.

Она-то думала, что схоронила этот день, думала, что миновала его, обошла кругом — не забыла, нет, как тут забудешь, но отыскала окольный путь, чтобы прорваться, чтобы пережить и следующий день, и следующий за ним, и все остальные дни, да вот только ошиблась, потому что тот день никуда не делся, проигрывается на экране ее души. Она так оттуда и не спаслась. Из того дня.

Томми!

Она проснулась от того, что мальчики собачились. Генри вернулся накануне вечером с подарками, в последнюю минуту купленными в аэропорту, и, как водится, все перепутал, и Томми больше понравился подарок Чарли. В общем, мальчики собачились из-за подарка, и поэтому Дениз проснулась, и еще в полудреме подумала: вот же черт. Еще не зная. Ни малейшего представления не имея, что принесет этот день. Только подумала: вот же черт, потому что дети собачились, а Генри лежал рядом, вымотанный до смерти, отсыпался после концертов за полночь, после очередных гастролей, что длились до бесконечности и превращали Дениз в мать-одиночку, которой она никогда не планировала стать. Из-за этого они с Генри вечером поссорились — она говорила, что пусть бы он вернулся преподавать, зарабатывал бы стабильно, жил бы с семьей, и они поругались прямо перед детьми, чего обычно старались не делать. «Ты у меня отнимаешь то, что я люблю!» — крикнул ей Генри.

Отнимаешь то, что я люблю.

И Дениз проснулась от того, что мальчики собачились, и подумала: вот же черт, только этого не хватало, но больше-то разбираться некому, и она выскочила в коридор и заорала: «Парни, договоритесь уже между собой, папу ведь разбудите!» И вот так начался тот день.

А Томми хотел поиграть у Оскара, и Дениз сказала: ладно, валяй, потому что Генри спал, а мальчики собачились, и Дениз решила, что пусть лучше Томми не мотает ей нервы.

И она прожила этот день, и целый день Томми не мотал ей нервы. Чарли сидел тихо, возился с новой игрушкой. Генри спал. Потом они лениво пообедали, и на ужин Дениз решила приготовить лазанью. Пока стряпала, поглядывала в окно, и птичью купальню обступали цветущие нарциссы, и Генри был дома, и в доме было тихо, и Дениз думала о том, как ей повезло. Генри дома, и Чарли, и Томми, и у нее есть дом с птичьей кормушкой, и скоро летние каникулы, и Дениз думала о том, как повезло, что ей достались эта тихая минута, и эта жизнь, и этот день.

Томми!

Но уже приближался вечер, и она пошла забрать Томми, ужинать ведь скоро.

Шагала по дороге, не торопилась. Спешить-то некуда. Суббота на дворе. В сумерках сияли зеленые поля. Расцветало лето, воздух по-летнему сладок.

Дениз миновала брехливую соседскую собаку и почтовые ящики Клиффордов и Макклюров, свернула в тупичок, где жил Оскар, где дома стояли полукругом под высокими деревьями, что раскачивались на ветру. Одно дерево, наверное, заболело: на него забрался человек, пилил сучья. Дениз постояла, посмотрела, подумала: какая жалость, большое старое дерево, стояло веками, а теперь роняет ветви, когда во всем мире расцветает лето. В тупичке люди высыпали из домов, катались на скейтбордах, слушали радио, мыли машины. Оскар у себя на дорожке метал мяч в корзину, его мама в саду под боковой стеной поливала помидоры. Приблизившись к дому, Дениз разглядела эти помидоры — маленькие, кругленькие, зелененькие, как обещание.

Она услышала, как в корзину просвистел баскетбольный мяч. Как хлынула вода, когда сосед Оскара взялся смывать мыло с машины. Как зажужжала пила на дереве, как протяжно затрещала падающая ветка.

Если б можно было вернуться в прошлое — в прошлое вернуться нельзя, но если б можно было вернуться, Дениз вернулась бы в этот миг, прямо в нем и поселилась бы, стояла бы в этом дворе на излете весны, слушала, как просвистывает Оскаров мяч в корзину, ждала бы Томми. Потому что в следующий миг мать Оскара оторвалась от помидоров, посмотрела на Дениз, и та отчетливо прочла в лице этой другой матери удивление, и жизнь переломилась напополам.

С тех пор каждую секунду Дениз проживала наполовину — а еще была другая половина, сумеречные полсекунды, в которых что-то где-то происходило с Томми.

Но он повторялся снова, он никогда не прекращался — этот миг, когда пропал Томми. Дениз застряла в этом миге и никогда не найдет выхода, сколько таблеток ни принимай. Она навсегда останется там, в том дне, ей лишь померещилось, будто она ушла, будто изо всех сил растила Чарли и продолжала работать.

Дениз посмотрела в потолок; голова шла кругом. Все теперь разлеталось слишком быстро, и фрагменты сыпались осколками стекла. В окне мелькала бело-голубая мигалка патрульной машины. Полиция, которую Дениз вызвала слишком поздно, потому что к тому времени Томми не было уже много часов, к Оскару он так и не добрался.

Дениз пластом лежала на кровати, щупая таблетки в кармане. Приятные на ощупь — мягкие, крошатся по краям. Дружелюбные. Она закинула в рот еще одну, и таблетка была суха и горька, но еще одна горькая пилюля для Дениз — ничто, плевое дело.