в своём весёлом мужчине. Я могу завести друзей, пойти на прогулку, прочесть любую книгу, но он прав, он абсолютно прав: ничто из этого не способно возместить потребность в нём. И для этого не нужно быть слепой.

Его глаза янтарные, когда много света, и шоколадные, когда его мало. Его глаза – это мои глаза.

Ему пятнадцать, и за последние пару лет он вытянулся, с лихвой обогнав меня. Я тоже меняюсь, но больше в формах, и с тех пор, как это начало происходить, мы, кажется, поменялись местами – теперь, очевидно, я нахожусь на самой вершине всех его увлечений, потому что вот уже год, как он задвигает их куда подальше, теряя в достижениях, ругаясь с родителями и учителями, но упорно вычленяя всякую доступную минуту, чтобы провести её со мной. Мы ещё не целовались ни разу… но иногда янтарь в его глазах становится таким вязким и тягучим, что я понимаю – это случится скоро. Очень скоро, неизбежно и необратимо.

Я прижимаюсь губами к его губам. Они тёплые, и он дышит. Мне слышно, как бьётся его сердце. Он жив, просто потерял сознание от боли. Но его жизнь сейчас в моих руках. Наши, в общем-то, обе жизни.

Я вынимаю лук из его рюкзака. Как в трансе натягиваю стрелой тетиву.

Несколько дней тому назад ему приспичило обучать меня стрельбе. Я, конечно, сразу поняла ход его мыслей: если что-нибудь с ним случится, у меня должен остаться шанс, и умение охотиться и есть этот шанс. Но не это важно. Важно то, как он сказал: «Твои руки знают, что делать. Они вспомнят, когда настанет момент. Охотиться – это почти то же, что и стрелять по цели».

Конечно. Мои руки всё знают. Я это умею. Потому что он научил меня задолго до того, как исчезла наша память.

Моё дыхание замирает в ожидании момента, когда цель займёт нужное положение. Рана в плечо, руку, бок, ногу, или любое другое место не спасёт мою жизнь и жизнь того, в ком я нуждаюсь. Голова или сердце. Голову сложно пробить из лука, сделанного для охоты на птиц. Сила натяжения тетивы должна превышать двадцать-тридцать килограмм, здесь и близко этого нет. Откуда я всё это знаю?

Сердце.

Стрела вылетает и попадает в цель. Но цель не падает, а скоро съезжает по верёвке и довольно проворно встаёт на ноги. Я в ужасе, потому что из его груди торчит хвост стрелы, а он продолжает не просто жить, а стоять на ногах, и даже больше того, пытается направляется ко мне.

Я нерешительно делаю шаг в сторону, и ещё несколько – подальше от Альфы. Если Хромому хватит сил подойти к Альфе, он столкнёт его вниз. Значит, первой должна быть я.

Альфа вечно твердил про стратегии и контроль, даже в те времена, когда не был Альфой, а был просто мальчиком, в которого я влюблена с пелёнок. Почему этот важный кусок памяти вернулся ко мне именно в этот момент? Почему не раньше? Почему не в тот вечер, когда он целовал меня в термальной купели? Или хотя бы вчера?

Просто мне нужно так много ему сказать!

Я срываюсь с места, боясь не успеть, и с одной только мыслью – не промахнуться бы, когда попытаюсь схватиться за верёвку.

К счастью, не промахиваюсь, и успеваю вцепиться в неё обеими руками с силой, достаточной, чтобы удержаться над пропастью. Только боль в ногах и во всём теле от столкновения с тяжёлым телом Хромого, а за ним, ещё и с каменной стеной выступа почти лишает сознания, но я знаю, что терять его ни в коем случае нельзя, и изо всех сил дышу. Отдышавшись, пытаюсь подтянуться повыше. В памяти ласковый голос Альфы советует зажать плотнее верёвку ступнями, но она ведь не достаёт до ног – падая, я всё-таки немного соскользнула по ней вниз. Как бы мне сейчас хотелось вернуться туда – на несколько дней назад, где мы были ещё не в полной, но относительной безопасности, оба почти здоровы и в меру полны сил. Когда он ещё мог мне улыбнуться...

Глаза слезятся, и бросает в жар. Но даже сквозь слёзы мне очень хорошо видно другую верёвку: один её конец закреплён на вершине нашего выступа, а второй дотягивается до площадки, находящейся прямо под нами.

«Здесь должен быть проход» – снова всплывает в голове голос Альфы.

И он есть. Может, и не тот, на который рассчитывал Альфа, но он всё-таки есть. В моей голове моментально зреет план, ведь возможности – это всегда действия. Силы приливают неизвестно откуда, и у меня получается подтянуться руками несколько раз, пока ступни не касаются конца верёвки – теперь уже дело за малым, мне просто требуется вылезти наверх.

Альфа лежит в той же позе, и его глаза всё ещё закрыты.

– Альфа… Альфа! Очнись!

Я тормошу его обеими своими руками, но он не просыпается. Каким же бледным он стал! Особенно губы – из них словно вытекла вся краска. Я как в тумане, как во сне всматриваюсь в белизну снега вокруг его тела и, наконец, вижу то, что больше всего боялась найти – алое пятно.

– А-а-а! – вырывается из меня.

– А-а-а-а-а-а! – раскатывается по горным сопкам эхо, по лесам, одевающим их склоны, по долине внизу – последнем шаге, который мы так и не сумели преодолеть.

Ору я долго. Мне так больно внутри, что боль эту никак не удержать.

Солнце поднимается всё выше, и свет его уже не такой тусклый, а яркий, жизнеутверждающий.

У меня саднит горло и голоса больше нет, но легче так и не стало.

Тишина и… пустота.

И тут я вдруг вспоминаю свой сон про сына. Как же сильно я его любила! Как же страшно мне было его потерять! Но ведь, он не умер в моём сне, он дышал… да и не бывает у женщин детей без участия мужчины. А разве может кто-то стать мужчиной для меня вместо Альфы?

Ответ на этот вопрос настолько однозначный, что мне вдруг становится немного легче, и появляются силы наклониться и положить голову Альфе на грудь.

Тук-тук, тук-тук – слышится в его груди. Ровно и уверенно, хоть и тихо.

Я прижимаю губы к его губам, и ощущаю слабое, но тёплое дыхание.

Через пару мгновений я уже в одном топе рву на ленты свою футболку, потому что вставшие после паники на место мозги,