– Ты уверена? – Отец по-прежнему не открывает дверь.

– Да.

– Ну тогда ладно. – Он спускается вниз и идет к входной двери. Его приглушенный голос произносит что-то с большим сожалением. Ответа я не слышу, но если Уоллис и отвечает, то наверняка очень тихо.

Дверь закрывается.

Пробираюсь к окну. Оно выходит на переднюю лужайку и на подъездную дорожку, где припарковался Уоллис.

Тот тяжело идет по дорожке от дома. Сверху он представляется копной темных волос и майкой команды «Кольтс». Прижимаю лоб к стеклу. Как он может не чувствовать меня здесь? Как он может не чувствовать, что я ужасно хочу, чтобы он не ненавидел меня? Почему не понимает, как мне жаль, что все получилось так паршиво? Мне все равно, если я никогда больше не увижу «Море чудовищ», но не все равно, увижу ли Уоллиса. Мне это далеко не безразлично.

Он вертит в руках ключи. Затем останавливается, будто вспомнил что-то. Доходит до конца подъездной дорожки и оборачивается на дом.

Он обнаруживает нужное окно сразу же. Я отпадаю от стекла, у меня перехватывает дыхание. Конечно же, он знал, что я здесь – должен был знать. Он начинает ходить туда-сюда. Каждый раз, когда он подходит к дому, то смотрит на мое окно. Один раз туда-обратно, два раза, три.

Он накручивает сам себя.

Накручивает себя? Для чего ему это нужно? Он собирается штурмовать входную дверь?

Наконец он останавливается и лезет в карман за телефоном. Что-то печатает. Снова смотрит на мое окно.

Хватаю со стола телефон, уже давно покрывшийся пылью. Когда я включаю его, появляются сообщение за сообщением, но послание Уоллиса на самом верху.

Нам нужно поговорить.

Не дожидаясь моего ответа, он опять начинает печатать.

Нам действительно нужно поговорить, а мне не хочется делать это на улице.

И опять:

Если ты не впустишь меня сегодня, я приеду завтра.

Желудок сжимается. Он хочет войти, чтобы накричать на меня. Сказать, как сильно я неправа. Как ужасно я с ним обошлась. И может, тогда я закричу в ответ, что все понимаю, что чувствую это всем своим существом, будто кто-то накачал меня чувством вины.

Сажусь и стараюсь собраться. Руки обхватили колени, лоб прижат к ним. Затем заставляю себя подняться, выхожу из комнаты и иду по лестнице, делая один скованный шаг за другим. Распахиваю входную дверь и взлетаю наверх в свою комнату – оставив дверь открытой – и сворачиваюсь на постели, так что спина оказывается в углу, а в руках у меня, словно щит, зажата подушка.

Передняя дверь с щелчком закрывается. Роняю подушку. Швыряю ее через комнату.

Тяжелые ноги поднимаются по ступенькам. Встаю спиной к окну, закрываю глаза и прижимаю телефон к груди – и стою так до тех пор, пока не чувствую на себе его взгляд. Поднимаю глаза и вижу его в обрамлении дверного проема.

Он зол. Он так зол. Никогда прежде я не видела у него такого лица, даже когда он сердился на Тима, говорившего, что он не должен писать, раз это не принесет ему хороших денег. Это больше чем злость, а злость, и обида, и смятение, сплавленные воедино.

– Как ты могла… – Его челюсти сжимаются. Он смотрит на потолок. – Как ты могла не сказать мне… – Его голос падает до шепота. Он рычит и сжимает кулаки. У меня на глаза наворачиваются слезы. Он так зол. Он снова достает телефон, тяжело выдыхая через нос, словно разъяренный бык. Вытираю глаза, чтобы видеть экран.

Как ты могла ничего не говорить мне? Все это время?

Ты издевалась надо мной?

Я что, подопытное животное?

Тебе было скучно??

Я позволил тебе читать то, что я писал! Я позволил тебе прочитать все!

Я привел тебя к себе домой!

Ты познакомилась с моей семьей!

Как ты могла не сказать мне, кто ты?

Ты хотела этого?

Ты хоть думала об этом?

Слез так много, что я ничего сквозь них не вижу. Уоллис делает шаг в комнату. Тыкаю в клавиши большими пальцами, но не могу заставить телефон работать. Сильно соплю носом. Икаю. Икаю сквозь всхлипывания.

Сжимаю телефон в одной руке, а на другую наматываю край рубашки, чтобы не закрыть ею лицо. Я не могу спрятаться от него, не сейчас. Нет таких слов, чтобы он понял, как мне жаль, и оттого я плачу еще сильнее.

Моя кровать трещит под его телом. Смотрю на него и вижу, что он сидит на ней, поставив локти на колени, обхватив голову руками. Раз он не смотрит на меня, я могу снова взяться за телефон.

Нет. Я не издевалась над тобой.…

Сначала я не хотела тебе ничего говорить.

Опускаю телефон и объясняю:

– А потом увидела, как много значит для тебя «Море чудовищ», и уже не могла сказать.

Мы молча сидим несколько долгих минут, пока он не говорит спокойно:

– Я думал, что вроде как все дело в этом. Надеялся.

Поднимаю голову.

– Я думал, что бы я сделал на твоем месте? Наверное, все сказал бы, но кто знает? Может, и нет. Может, я поступил бы точно так же.

Он запускает руки в волосы, и они встают торчком.

– Не понимаю. Как ты можешь быть ей? Как я этого не распознал?

Он замолкает, словно ждет от меня ответа, но я не знаю ответа на его вопрос и потому тоже молчу.

Он снова поднимает глаза. Его взгляд скользит по моему столу, компьютеру, графическому планшету, которого он здесь прежде не видел. Затем по голым стенам.

– Что случилось с твоей комнатой? – спрашивает он.

– Я больше не могла смотреть на нее, – отвечаю я.

Он хмурится.

– А что в школе?

Я объясняю. Не знаю, понимает ли он меня, но слушает внимательно.

– Я не хочу возвращаться, – говорю я. – Я знаю: это случится снова. Даже когда я одна, я не чувствую себя в одиночестве, потому что те, кто в Интернете, наблюдают за мной. А в школе гораздо хуже, ведь я могу видеть их.

– Они не ненавидят тебя, – заверяет он. – Многие из них на самом деле твои фанаты. А другие считают, что это прикольно, что ты своего рода знаменитость.

– Это не имеет значения. Я прочитала все сообщения. Я не могу переварить их все сразу. И плохие, и хорошие.

– Ты была на форуме?

– Не была с прошлой недели. Я больше не хочу подходить к компьютеру.

– Да, – говорит он. – Я бы тоже не хотел.

Все ясно. За время моего отсутствия лучше не стало. Большие новости имеют обыкновение быстро распространяться по Интернету; и все судачат о них день-три, а затем переключаются на что-то еще. Если разоблачение ЛедиСозвездие остается новостью даже спустя неделю после самого события, значит, они это так просто не забудут.