— Слушай, ты что, вообще не способен к нормальному разговору? — еще раз попробовала она. — И отчего ты беснуешься? Это ведь ты мне изменил, не я тебе, семья разрушилась по твоей вине. Ладно, обо мне речь не идет, я тебе давно никто, но у тебя двое детей. Я прошу тебя о них подумать. Жить в той квартире невозможно, там грибок, Котик скоро начнет задыхаться. Неужели я стала бы думать о каком-то суде, если бы ты сам решил вопрос с жильем для своих детей?

— А я своих детей никуда не выгонял, — парировал Павел. — Пусть приходят и живут. Я и тебя не гнал, пока вы не начали свои демонстрации.

— Какие демонстрации? Ты приходил пьяный, устраивал скандалы, поднимал руку на меня и на Дашку. Да дети уже просто боялись находиться в одном доме с тобой!

— Что ты городишь, овца? — Волков резко встал со стула, и он упал с громким стуком. — Это ты отняла у меня детей! Это из-за тебя мои дети стали меня ненавидеть! Все из-за тебя! Из-за тебя у меня все покатилось кувырком!

Он резким движением схватил бутылку и налил себе еще.

— Видно, с тобой разговаривать бесполезно, зря я пришла, — сказала женщина, и в ее голосе уже слышался испуг.

— Конечно зря, — ответил Волков, проглотив содержимое стакана. — Но если уж пришла, то слушай теперь.

— Ничего я не буду слушать, — ответила она и поднялась со своего стула.

— Сидеть! — заорал Волков и, схватив жену за волосы, швырнул назад. — Пришла, дурочка, значит, будешь слушать. Не нравится? Значит, всю жизнь тебе нравилось жить без забот и хлопот, жрать самое вкусное, менять наряды, ездить на курорты… Все это тебе нравилось! Ты всю жизнь просидела у меня на шее. Не заработала за жизнь ни копейки, а теперь хочешь отнять у меня дом, который я строил сам?! И ты думаешь, что я тебе это позволю? Ты, безголовая дура, настроила против меня детей, устроила мне развод с алиментами перед переаттестацией. А теперь еще и в суд собираешься подать?! Это кто же тебе присоветовал, а? Это толстожопая дура Гаянэ тебе присоветовала такую дурь? Да? Говори!

— Какая разница? — выкрикнула несчастная женщина. — Что значит, я жила без забот и хлопот? А кто воспитывал детей, кто обеспечивал уют в доме? Думаешь, это не труд, не работа? Думаешь, что полы моются сами и борщи сами варятся?

— Вот и варила бы их, — рычал Волков. — Чего взбесилась? Думаешь, я раньше тебе не изменял? Изменял! И не раз, и не десять! Сейчас-то ты чего бунт устроила? Это все равно как кошка драная с цепи сорвалась. Тоже мне, бунтарка.

— Ладно, какая бы я ни была, у тебя есть дети, ты обязан думать о них, — она уже почти плакала. — Пускай я не заслужила ни одного доброго слова, но дети должны жить в нормальных условиях.

— Пускай приходят и живут в нормальных условиях, — отрезал Волков. — Я вас удерживать не стал, я сознательно хотел, чтобы дети на своем опыте поняли, что значит жить с такой мамашей, как ты. Что, взвыли уже, бедные детишки? Плохо без папы? Ты, овца, куда их поперла в свою гнилую трущобу? Матерью ты еще называешься! Ты — злобная и гнусная эгоистка! Ты просто боялась остаться одна, вот и потащила их в свою халупу! Подожди, они скоро опомнятся…

— А если нет? — прервала его жена. — А если ни Даша, ни Костик не захотят с тобой жить, что тогда? Тогда тебе наплевать на то, что они существуют в природе и что они — твои дети?

Некоторое время Волков молчал. Неужели слова жены затронули в нем какие-то чувства?

— А ты знаешь, мне нравится, как ты устроилась, — прервал он паузу.

— Только не надо упрекать меня тем, что я не работала, — перебила она, — ты сам не хотел, чтобы я работала. Ты сам всегда говорил, что деньги — это твоя обязанность.

— Вот ты, милочка, и усвоила мои слова слишком буквально, — продолжал свою мысль Волков. — Всю жизнь тебе было нужно от меня только одно — это деньги. Но пока мы были вместе, это была моя обязанность, а раз ты решила уйти, то заботься о себе сама. Дети могут вернуться, когда захотят. А как ты будешь жить, меня не интересует. Ты права, я тебя ненавижу, Соня.

Соня с ужасом наблюдала, как Волков напивается и распаляет себя. Постепенно на нее накатывал настоящий ужас.

— Да, ненавижу, — повторил Павел, — смотреть на тебя не могу.

Волков плеснул себе еще в стакан и молча выпил. По лицу Сони катились слезы. Она ничего не говорила, но страшные слова, сказанные вслух, придавили ее.

— Чего рыдаешь? — тяжелым голосом спросил Павел. — Овечку из себя строишь невинную, несчастную? Ты не овечка. Ты злобная, эгоистичная фурия. Только и мечтаешь опозорить меня на весь белый свет, отобрать детей, еще и обобрать. Я и раньше с тобой не был счастлив. Всю жизнь ты была всем недовольна, всю жизнь я смотрел на твою кислую рожу. А сейчас ты отняла у меня детей и на дом мой претендуешь. Не будет этого, не мечтай!

— Я ухожу, я зря пришла, — сказала Соня, не решаясь встать со стула, еще помня, как была пресечена прошлая попытка.

— Ты вообще отсюда не выйдешь, — откинувшись на спинку, заявил Волков.

— Прекрати, ты пьян, — она вскочила, но тут же была грубо водворена на место.

— Знаешь, что я сделаю? — прошипел Волков. — Я тебя здесь же и прикончу.

— Прекрати, Павел, это уже не смешно…

Она в ужасе вскочила со стула, но сильная мужская рука легла ей на плечо.

— Сядь, милая, сядь, выпей водочки, не отказывайся.

— Ублюдок! Мразь! Отпусти меня! — сквозь зубы сипела насмерть перепуганная женщина.

Волков крепко держал жену за руку.

— Не дергайся, будет хуже, — продолжал Волков таким голосом, что испугался бы любой. — Я сейчас тебя немножко напою, я потом тюкну головой об стенку и вывозу «Скорую». Выпила женщина лишнего и упала неудачно — бывает такое. Правда ведь бывает? Я тебя даже руками трогать не стану, полотенцем возьму за шею и приложу как следует. Я бы тебя давно уже задушил, гадина, послушал бы, как хрустнут твои позвонки, когда я буду их ломать. Но в тюрьму из-за тебя, никчемной клуши, неохота садиться. Но ты мне надоела. Окончательно надоела. Пей, гадина. Давай!

Голос Павла прозвучал как звериный рык. Рукой, обернутой полотенцем, он схватил Соню за шею и сдавил ее, другой рукой потянулся за бутылкой.

Женщина вырывалась, но тщетно.

— Не хочешь пить, тварь, умрешь трезвая, я в тебя потом волью, так и быть… Иди сюда, мразь, это последнее, что ты видишь в этой жизни…

В этот момент оцепенение враз спало с Димы Нестроева, он понял, что еще секунда, и Волков впрямь убьет эту женщину. Он пьян, распален, у него истерика, ему ничего не стоит действительно ударить ее головой о какой-нибудь острый угол. Дима понял: вот он, тот момент, ради которого он пришел сюда. Он выхватил из сумки пистолет, но в эту секунду из арки метнулась тень, и комнату огласил чудовищной силы вопль:

— Нет! Нет! Нет! Ты ее не убьешь!

И в то же мгновение грохнул выстрел.