Если коню не хотелось в Азию, он мог отправиться и на север, где имел возможность оказаться в Шотландии, ни разу не столкнувшись с необходимостью плыть. Можно было добраться из Германии до Лондона и даже зайти еще севернее, не увидев ни клочка с соленой водой.

Широкая равнина предоставляла людям сказочные возможности для охоты. Ученые предполагают, что жители таких уютных уголков, как север Испании и юго-запад Франции, могли летом предпринимать охотничьи экспедиции туда, где круглый год также могли обитать люди. Существует достаточное количество признаков этого: рыбаки неоднократно поднимали со дна Северного моря предметы, связанные с деятельностью человека в ледниковое время, в том числе кости различных млекопитающих и лошадей.

Этот медленно согревающийся мир был прекрасным местом для лошадей и людей. И мы и они рождены саванной – «устроены для движения», как сказал археолог Барри Канлифф[156], – и в те дни перед нами лежал широкий простор. Однако заканчивался плейстоцен, и море наступало на сушу. Равнина, связывавшая Германию с Британией, все сужалась, сужалась и наконец превратилась в перешеек. А потом морская вода поднялась настолько высоко, что Британия стала островом. Это был не Ноев потоп и не внезапное затопление из тех, что имели место во многих частях Северной Америки: процесс длился в течение тысячелетий.

Исчезала суша, исчезали и лошади. Наконец остались только отдельные участки в прошлом огромного ареала, населенные реликтовыми популяциями некогда распространенного животного. Многие из просторных эстуариев, живописно украшающих побережье Западной Иберии, представляют собой всего лишь верховья некогда широких речных долин, спускавшихся к травяным прибрежным равнинам. Климатические передряги сумел пережить жалкий остаток прежде вездесущих лошадиных табунов (палеонтологи и климатологи находят новые кости лошадей этого периода, но не очень много).

Современные жители Иберии полагают, что пони Страны Басков и Галисии ведут свое происхождение от этих реликтовых табунов. Обитающие в Португалии пони сорайя могут также происходить от плейстоценовых лошадей, как и пони Нью-Фореста. Фелипе Барсена предполагает, что пони Нью-Фореста на самом деле – потомки гаррано, завезенных в Британию галисийскими кораблями 1000 лет назад. Нам точно известно, что после таяния льда на этом острове было еще по меньшей мере несколько лошадей. Оставленные 8000 лет назад отпечатки их неподкованных копыт в конце 1980-х годов обнаружили в местечке Формби-Пойнт на западном побережье Британии, чуть севернее Ливерпуля. Давно погребенные отпечатки проявились, когда современные приливы смыли слои древних почв. Местный краевед Гордон Робертс, член береговой археологической и исторической группы, сфотографировавший эти недолговечные следы после того, как они были сперва открыты, а потом смыты океанским прибоем, подробно ответил на мой запрос: «Зафиксированные мной отпечатки конских копыт не были связаны с человеческими следами и могут существенно предшествовать появлению на побережье охотников и собирателей. Почти все из так называемых следов Формби-Пойнт находятся на наиболее удаленной от волн грязевой границе давно исчезнувшей межприливной лагуны, располагавшейся между рядом песчаных барьерных островков и доисторической береговой линией в 5000–3000 годах до н. э. Отпечатки эти сохраняла древняя, закаленная непогодой серо-голубая морская глина, отложенная, по моему мнению, около 8 тысячелетий назад, во время более ранней стадии эволюции береговой линии. Отпечатков человеческих ног и следов других животных отмечено не было, за исключением нескольких следов благородного оленя».

Тем не менее нам по-прежнему неизвестно, передали ли эти древние популяции свою кровь британским пони или же, как предполагает Барсена, современные пони были завезены на остров из Европы. В этом, в сущности, заключается одна из главных проблем истории лошадей того времени: мы не знаем, в каком именно месте выжили эти животные. Нам известно только то, что они выжили, иначе их бы не было в сегодняшнем мире. Однако фрагментарность находок, относящихся к тысячелетиям, последовавшим за концом плейстоцена, не позволяет пока сказать, какая из популяций лошадей внесла основной вклад в генетику современных пород, и ближайшее прошлое их в лучшем случае остается туманным.

Нам известно, что наступающие леса создавали для лошадей множество препятствий, помимо желудей. Среди деревьев труднее ориентироваться. Больше мест для засады хищников. Мало подходящей еды. Скорость, главное средство самозащиты лошади, теряет свое значение: деревья препятствуют бегу.

Леса в любом случае не благоприятствуют крупным млекопитающим. Появление смешанных лесов и дубрав совпало по времени с вымиранием мамонтов. Северные олени ушли на север и так и не вернулись оттуда. Лошади разошлись по тем редким уголкам, в которых не могли прижиться леса. Иногда другие животные останавливали натиск леса, тем самым помогая лошадям. Так, например, в современной Африке слоны играют роль землеустроителей, поедая молодые деревья и не позволяя лесу распространяться.

Однако в Европе того времени слонов, конечно, не было, a мамонты уже ушли. Но появился другой кризисный менеджер и землеустроитель – Homo sapiens.Когда лед растаял, плейстоценовые люди выбрались из-под своих каменных козырьков и навесов, чтобы жить поселками под открытым небом, чем немедленно преобразили ландшафт. К началу голоцена, то есть нашей текущей эпохи, примерно 11 700 лет назад, Homo sapiens изрядно преуспел во всяких способах обращения с огнем. Представители нашего вида старались повысить эффективность охоты, например выжигали землю, чтобы сильнее росли привлекавшие травоядных молодые побеги. Они вырубали деревья вокруг своих поселений, образуя небольшие полянки. Когда люди оставляли жилища, на эти полянки приходили пастись кони. Никто не знает, были ли среди них уже одомашненные, однако, поскольку доказательств этого нет, ученые оставляют вопрос открытым. К сожалению, широкая публика часто истолковывает отсутствие определенного решения по этому вопросу как отрицание подобной возможности. Так что пока проще сказать, что наука – полагающаяся на факты – пока не может дать ясный ответ.

Однако леса приживались не везде. На просторных прибрежных пустошах Галисии, например, почва была слишком кислой для этого, и ветер вместе с солеными брызгами препятствовал росту всякого дерева, которое умудрялось пустить корни. Здесь развилась другая экосистема – та, к которой лошади смогли приспособиться.

* * *

Однажды абсолютно промозглым июньским днем посреди той самой климатической аномалии, которая способствовала росту количества желудей в природном парке Нью-Форест, мы с Джейсоном Рэнсомом и несколькими галисийскими специалистами, среди которых была Лаура Лагос, посетили одно местечко, расположенное на крайней северо-западной оконечности Испании. Я всегда воспринимала Испанию как «южную страну», наделенную жарким и сухим климатом, однако галисийские пустоши находятся на одной параллели с канадской провинцией Новая Шотландия.

На полноприводном внедорожнике мы ехали по раскисшим глубоким колеям грунтовки к вершине километровой прибрежной горы. Ветер налетал с океана со скоростью и силой урагана. С трудом распахнув дверцы машины, мы повернулись боком к ветру и направились к краю бездны.