Наш проводник, ботаник Хайме Фагундес, указал рукой на оставшуюся внизу долину. «Вот это, – объявил он, – называется гиперокеанической системой».

Приставка «гипер» казалась вполне уместной. Мы вглядывались в даль, насколько мог видеть глаз, но оказалось, что он мог видеть очень недалеко. Слишком много тумана, слишком пасмурно, слишком много дождевых облаков.

Переглянувшись, мы с Рэнсомом дружно сказали: «И это Испания? И это июнь?»

Я пожалела о том, что на мне не зимнее пальто, которое я надеваю в Новой Англии в январе. Если бы налетавший с океана ветер не был пропитан солью, хлеставший нас дождь превратился бы в снег. Рэнсом, явно не угадавший с выбором одежды, был в носках и сандалиях. Пейзаж напомнил мне остров Сейбл – ветер, кругом сырость и ни души. Сразу же на ум пришла сценка из некогда прочитанного мной старого викторианского романа: потрясенная до глубины души героиня в отчаянии бежит по пустоши лишь для того, чтобы на следующее утро ее нашли на берегу замерзшей насмерть.

Гаррано конечно же находились где-нибудь неподалеку, однако для того, чтобы заметить их, требовалась бездна сил и внимания. Несмотря на жуткий ветер, горы вокруг были укрыты густым и плотным туманом, в котором прятались все долины внизу.

«В этой ситуации нет ничего необычного», – уверил нас Фагундес.

«Дожди в Испании, – обратилась я к Лагос, – оказывается, идут не только на равнине»[157].

«Действительно, – согласилась она. – Вы правы. Но на этих пустошах они, похоже, идут круглый год без перерыва».

Я фыркнула. Даже мои собаки не стали бы выходить из дома в такую погоду – однако гаррано, которых мы все-таки увидели, были в полной мере довольны жизнью. Под подобным ливнем мои лошади всегда стояли понуро, повесив голову и подставив круп ветру, дожидаясь, когда этот кошмар закончится и вновь выглянет солнце. Если рядом оказывалось какое-нибудь укрытие, они отправлялись туда.

Я сказала об этом Фелипе Барсена, старшему коллеге Лагос, который несколько дней путешествовал вместе с нами.

«Но это не лошади, – ответил он. – Это гаррано».

Барсена настолько убежден в существовании подобного различия, что даже предположил считать этих коней отдельным подвидом: Equus ferus atlanticus.

Мы уже видели несколько других популяций гаррано в более южных краях, где погода была мягче, воздух теплее, а дни солнечнее. Тем не менее животные там показались нам грустными. Они держались возле вершин гребней, где ветер отгонял насекомых, и стояли понурив головы. Я была счастлива – с моей точки зрения, нет ничего лучше жаркого солнышка, – а эти гаррано казались скорее усталыми крестьянскими лошадьми. Они почти не шевелились.

Наши биологические виды имеют разные взгляды на то, что такое «хорошая погода», однако, пока я не стала собирать материал для этой книги, я не задумывалась над тем, насколько представления о погоде могут быть связанными с эволюцией. Оказывается, кони, эволюция которых долгое время происходила в северных регионах, предпочитают прохладу. Многие же из нас, приматов, проведших 200 000 лет в Африке, любят тепло и солнце. Мы способны выжить в прохладном климате, однако для этого нужно иметь некоторые навыки.

И если мы с Рэнсомом тряслись от холода в машине, пытаясь согреться и высохнуть, то гаррано бодро трусили рядом в своем «гиперокеаническом» мире, спускаясь и поднимаясь по крутым склонам. С великим удовольствием они хрустели утесником. Молодые жеребцы и кобылы играли. Вода с длинных косматых грив и хвостов ручейками стекала на землю, прорисовывая тонкие линии на той грязи, в которой стояли кони.

Я задумалась. Что, если гаррано действительно любят эту неуютную дождливую погоду? От одной этой мысли мне захотелось чихнуть.

Глядя на этих лошадей, я подумала, что кони острова Сейбл, в которых я всегда видела жертв прихотливого норова северной части Атлантического океана, могут считать приятными условия своей жизни. Способность к адаптации, приобретенная лошадьми в ходе эволюции длиной 56 млн лет, поражает.

Потом мы с Рэнсомом снова поговорили о том, что, согласно его представлениям, лошади занимают сегодня антропогенную экологическую нишу. Все же, пусть даже эти гаррано радуются мерзкой погоде, у них хватает других проблем. На тех же самых пустошах проживает выносливая и крепкая популяция иберийских волков, выстоявших в этом краю не первое тысячелетие. Неподалеку, почти что «за углом», мы заметили полностью обглоданные скелеты кобылы и жеребенка. Крошечное, совершенное по форме копытце вместе с еще покрытой шкурой частью ноги лежало в грязи. Должно быть, волки преследовали кобылу, дожидаясь тех недолгих мгновений, когда она будет вынуждена прилечь, чтобы родить, и окажется уязвимой.

На большей части остальной территории Европы волки либо выбиты, либо количество их крайне ограниченно (в некоторых отдаленных уголках их даже реинтродуцируют), однако в горах Галисии они делают все, что хотят. Волки уничтожают огромное количество жеребят гаррано. Во время наших поездок Лагос обратила мое внимание на шрамы на задних ногах малышей, подчеркивая тем самым, что волков не всегда ждет удача. Самих волков мы не видели – они слишком умны, чтобы попадаться на глаза людям, – однако заметили много волчьих следов и кучек помета.

Галисийцы привыкли контролировать численность волков, строя для них ловушки и организуя охоту. Самому раннему письменному сообщению об охоте на волков примерно тысяча лет, однако сам обычай конечно же намного старше. Лагос показала нам несколько ловушек – сложенных из камня парных высоких стен, обычно почти в километр длиной. Они сходятся между собой, образуя очень широкую букву «V», в конце которой выкопана глубокая яма. Во время коллективных охот – до изобретения огнестрельного оружия – местные жители выходили в горы целыми деревнями, шумом выгоняя волков из логова. Пытаясь спастись, волки бежали вдоль стен, не понимая, что попали в ловушку, до тех пор, пока стены не сходились и бежать было уже поздно. Во время загона люди также прятались в укромных местах и шумели, пугая и подгоняя криками волков. И если одинокий человек не допускал таких вольностей в отношении стаи волков, то селяне, собираясь вместе, очевидно, могли загонять этих зверей, не рискуя здоровьем и жизнью. Доведенные до отчаяния, гонимые волки добегали до угла буквы «V» и падали в яму, где их убивали. Галисийцы сохраняют стены этих загонов в качестве памятников культуры.

Соперничество с волками составляет несомненный вызов для лошадей, однако я подозреваю, что питание утесником представит вызов для любого из травоядных. Это весьма бесполезное растение. На нем растут листья, которые, едва появившись, тут же превращаются в сверхострые колючки. Хуже того: захваченную утесником землю трудно восстановить. Чем чаще ты жжешь утесник, тем лучше он растет.

При всем этом утесник может оказаться единственной причиной, которая позволила выжить пони Атлантического побережья: научившись есть эту не самую удобную пищу, кони сумели продержаться на не самой удобной земле. Гаррано, возможно, в каком-то роде представляют собой ранний пример выбора обозначенной Рэнсомом антропогенной ниши: перейдя на утесник, они сумели прожить в области, непригодной для человека.