Поиск в Интернете обнаружил женщин по имени Маргарет Каллас в Омахе, Портленде, Чарльстоне, Фениксе и в каком-то Телефоне, штат Техас. Кто из них — нужная мне Мэгги (и есть ли она среди них вообще)? Я потихоньку стащила телефон Эллен и изучила ее друзей на «Фейсбуке». Как и следовало ожидать, Мэгги Каллас оказалась в списке, и — неожиданный подарок — ее телефон значился в профиле. Я торопливо переписала номер и вернула мобильный кузины на место.

Позже я спряталась в гараже и позвонила Мэгги. Едва дыша, прислушалась к гудкам в трубке и чуть не поперхнулась, когда мне ответили.

— Мэгги Каллас? — спросила я, хотя и без того узнала голос из подкаста.

— Да. С кем имею честь?

— Джози Бурман, — начала я.

— Откуда у вас мой номер?! — Радушного приема как не бывало.

Я испугалась, что Мэгги бросит трубку, и выпалила:

— Вы лжете про Уоррена Кейва?

Раздался тихий щелчок, и связь оборвалась. Я перезвонила — после первого гудка включилась голосовая почта. Я безуспешно набирала номер вновь и вновь и терялась в догадках. Что это значит? Мэгги избегает меня, потому что лжет? Или по каким-то другим причинам? Как узнать, если она со мной не разговаривает?

* * *

В последний вечер в Элм-Парке Калеб предложил свозить тетю А. (и, само собой, Эллен) на ужин. Мы предпочли не «Закусочную Рея», а один из стыдливо-претенциозных ресторанов, выросших вокруг колледжа за последнее время. Нововведение вызвало у меня улыбку: я вспомнила театральные папины жалобы на то, что в студенческом городке негде прилично поесть. Ресторан подавал продукты местных фермерских хозяйств, именовал себя «Три сестры» и демонстрировал стенную роспись с изображением упомянутых сестер (тыквы, кукурузы и фасоли) в исполнении местного художника. Это заведение, с травяными коктейлями и стеклянными стаканами из переработанного вторсырья, органично вписалось бы в наш бруклинский квартал. Когда я поделилась своим наблюдением, тетя А. меня удивила — сказала, что она бы с удовольствием съездила к нам в гости. Тетя никогда не проявляла интереса к Нью-Йорку — и меня это устраивало, ведь Калебу я о ней лгала. К моей радости, Калеб поддержал идею и тут же стал записывать на бумажной салфетке достопримечательности, которые тете стоило бы посмотреть.

Мы вчетвером славно поужинали, и к тому времени, когда официант — совсем молодой парень с окладистой бородой дровосека — положил на стол десертное меню, я почти забыла о существовании Поппи Парнелл.

— Ну что, дамы? — широко улыбнулся Калеб. — По десерту?

— Я пас. — Эллен со светской улыбкой отодвинула меню.

— Ну, а я себя побалую, — ответила тетя.

— Что вы посоветуете? — спросила я у официанта, изучая перечень десертов.

И окаменела.

— Лично я больше всего люблю блонди на коричневом сливочном масле, который подается с ванильным мороженым и корично-шоколадным соусом, — говорил официант, но я видела лишь первый пункт меню, блюдо под названием «Мамин шоколадный кекс».[9]

В животе неприятно урчало, необъяснимое ощущение дежавю сбивало с толку.

— Джо? — позвал Калеб. — Ты как?

Мамин шоколадный кекс.

Почему этот десерт так меня пугает?

Мамин шоколадный кекс. Мамин шоколадный кекс.

В голове промелькнула обрывочная картинка — то же смутное воспоминание, которое мучило меня после рассказа Адама о Лани и кексах. Сейчас оно неожиданно выкристаллизовалось, обрело четкость. Тошнота подступила к горлу, я прижала ладонь ко рту.

— Кекс, — продолжал ни о чем не подозревающий официант, — тоже необычный.

«Это был необычный кекс».

Я резко отодвинулась от стола, зазвенев диковинными стаканами и напугав не только свою семью и нашего официанта, но и других посетителей. Кинулась в туалет, возблагодарила свою счастливую звезду за то, что он оказался рассчитан на одного и пуст, — и принялась извергать из себя рыбу стоимостью в тридцать долларов.

Я вспомнила день кексов.

Тем летом мне было пятнадцать, я страдала от тошнотворного желудочного гриппа, и меня рвало три дня подряд. На четвертый день я проснулась после обеда и почувствовала себя немного лучше. Ощутила дикий голод — я не ела уже пятьдесят часов. Выбралась из кровати и на слабых ногах побрела вниз.

На столе стояли кексы: три штуки поменьше, украшенные мелкими розовыми цветочками, — на тарелке; один большой кекс с красными розами — на голубом фарфоровом блюде. Шоколадная глазурь соблазнительно блестела. Не в силах терпеть голод, я схватила большой кекс, щедро откусила и начала жевать.

Услышала стук задней двери, голоса мамы и Лани. И замерла. Мама пекла часто, но украшать кексы у нее не хватало терпения — разве что по особым случаям. Скорее всего, кексы предназначались для мероприятия в папином колледже или для какого-то празднования дома. Однако маскировать следы моих зубов было уже поздно, и я решила уничтожить улики: вновь набила полный рот кекса.

Мама внесла в столовую свежесрезанные цветы — и остановилась, увидев меня.

— Джози! Ты встала!

Я кивнула, продолжая неистово жевать и пряча остатки кекса за спиной.

Мама моргнула. Перевела взгляд на пустое блюдо, затем вновь на меня.

— Это ты взяла кекс?

Голос был высоким и тонким — красноречивое свидетельство того, что мама занервничала.

Я потупилась от стыда и продемонстрировала остатки кекса. Все еще жуя, пробормотала:

— Прости.

Она бросила вазу, подлетела ко мне, одной рукой дернула за подбородок, а второй залезла мне в рот, принялась выуживать пережеванные куски кекса и швырять их на пол.

— Это был необычный кекс! — рявкнула мама. — Он для папы, на нашу годовщину! Неужели непонятно? Глупая ты эгоистка!

— Больно! — взвыла я, пытаясь вырваться из ее цепких рук. — Прости. Перестань, пожалуйста!

— Ты все испортила! — не унималась мама. Теперь она обхватила меня локтем за шею, по-прежнему орудуя во рту второй рукой. Я задыхалась, по щекам бежали слезы. — Я планировала необычный сюрприз, а ты его испортила. Испортила! Все кончено!

— Мама! — крикнула от дверей Лани. — Перестань!

Голос сестры вернул маму к действительности, и пытка прекратилась. Я упала на пол, задыхаясь и плача. Лани кинулась ко мне, подала воды, мама же, как ни в чем не бывало, стала собирать рассыпавшиеся цветы. В результате я усвоила урок: не стоило спешить с переходом на твердую пищу. Возвращаясь в комнату, я вновь почувствовала себя больной. И еще целых два дня не употребляла ничего, кроме чистой жидкости.