ярость обрушивается на меня, такая яркая и внезапная, что застилает мне взгляд. Я кипящий, клокочущий комок гнева и понятия не имею, как с этим совладать, только пристально смотрю на мужа, с неприкрытым удивлением.

– Неужели?! – изумляюсь я вслух, когда волна негодования чуть стихает, позволяя мне говорить. – Это же так просто, правда?

– Да, это так просто, – категорично заявляет мой муж. Он откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди. – Я не утверждаю, что справлюсь так же хорошо, как ты, но… справлюсь.

Теперь моя очередь откинуться на спинку стула, и я в точности копирую его позу – скрещиваю руки на груди и немного вздергиваю подбородок.

– И как все это будет выглядеть? Что ты будешь делать с Эдди, например?

Тем самым я нарушаю негласное правило нашей семейной жизни: никто не обращает внимания на слона в комнате[13]. Отсутствие отношений Уэйда с Эдди – словно призрак, который виден всем, но никто и никогда старательно этого не замечает. Вспыхнувшие щеки моего мужа свидетельствуют о том, что он смущен моим вопросом, но в его взгляде все еще сквозит раздражение.

– Он будет ходить в школу. Как обычный ребенок.

– Он не может заниматься полноценно, всю неделю, Уэйд, – говорю я многозначительно. – Даже его учителя согласны с этим.

– Ну, он бы как-нибудь справился одну неделю. Может быть, пришло время чуть-чуть подтолкнуть его.

– Чуть-чуть подтолкнуть… – Я безучастно повторяю эти слова, но чувствую, как мои брови ползут вниз, а на лице появляется насмешливая гримаса.

– Да, Элис, – нетерпеливо говорит Уэйд. Помолчав немного, осторожно продолжает: – Просто иногда… возможно, ты немного балуешь его…

– Балую?! – Я задыхаюсь, и все – с меня хватит. Я хлопаю ладонями по столу, готовая встать, но мы женаты уже десять лет – Уэйд действительно слишком хорошо меня знает.

– Не надо истерик! – стонет он. – Ты спросила, что я буду делать, и я тебе ответил. Ты не имеешь права прерывать меня только потому, что тебе не нравится сказанное.

– Ты хоть представляешь, как трудно будет Эдди, если ты просто бросишь его в школе на целый день без планирования и объяснений?

– Может быть, если ты дашь ребенку шанс, он сможет удивить тебя.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что ты с самого начала была убеждена, что у Эдди серьезные проблемы, и ты никогда не давала ему шанса доказать, что ты не права.

– О, конечно, Уэйд. Это все из-за меня, не так ли? Врачи, учителя и терапевты все ошибаются…

– Я не говорю, что он типичный ребенок. Он явно аутист, Элис. Я не слепой. Я просто думаю, что, возможно… – Уэйд начинает закипать, но звук его резкого тона, эхом разносящийся по всей нашей кухне, должно быть, отдается у него в ушах, потому что он вздрагивает и замолкает. Когда он снова заговаривает, пытаясь сдержать агрессию, его голос звучит даже слишком мягко. – Я боюсь, что мы недооцениваем его, дорогая. Вот и все. Я просто говорю, что если бы ты потратила столько же времени, стимулируя его, сколько тратишь на опеку, возможно, ваша жизнь выглядела бы по-другому. И если бы ты просто ослабила чертов контроль хоть ненадолго, тогда, может быть, я смог бы…

Я так резко вскакиваю, что стул подо мной опрокидывается и с грохотом падает на плитку. Звук громкий, и он отдается эхом повсюду. Уэйд замолкает, но его решимость держать оборону очевидна. Этот аргумент запоздал. Может быть, на недели, может быть, на годы. Очевидно, мы оба искали повод выложить наши карты на стол, и теперь это время пришло.

Я не хочу с ним ссориться. Я не хочу причинять ему боль. Но я должна заставить его понять, и единственный способ, которым я могу это сделать, – быть откровенной.

– Ты не справишься, Уэйд, – выпаливаю я.

Он поднимает брови, глядя на меня.

– Ты что, издеваешься надо мной? Я отвечаю на работе за триста человек, Элис. Я в состоянии несколько дней побыть с нашими детьми. Господи, да это был бы гребаный отпуск!

В моей груди возникает странное ощущение – что-то драгоценное, что годами находилось под давлением, раскалывается и начинает разрушаться. Невысказанные истины сегодня сыплются отовсюду, но оказывается, что существует перышко, которое уже слишком тяжело для этого старого, перегруженного верблюда.

Я разворачиваюсь на каблуках и иду в гостиную. Захлопываю за собой дверь и падаю в кресло. Одним глотком допиваю остатки вина, тянусь за ноутбуком. Открываю фотографию, которую я сделала с заметок Бабчи, и начинаю быстро гуглить. Требуется около двух минут, чтобы подтвердить: некоторые строчки являются адресами, и Google легко сопоставляет их с реальными точками на местности, я воспринимаю это как своего рода космическое подтверждение, и это усиливает мою решимость помочь бабушке. Затем я ищу имена. Мне выдает много страниц, в основном в социальных сетях, это странички молодых людей с такими же именами, но затем я нахожу страницу Википедии о Генри Адамцевиче.

Генри Адамцевич (1890–1944) – американский фотограф, известный своими репортажами о странах, оккупированных нацистами во время Второй мировой войны. Он принимал участие в ранних, но безуспешных попытках предупредить американское и британское правительства об усилении жестокости нацистов по отношению к еврейскому населению Польши. Работая с Советом Zegota, организовывал курьеров для вывоза фотопленок и документации из оккупированной Польши. Был казнен нацистами во время Варшавского восстания в 1944 году.

Я продолжаю лихорадочно гуглить – смотрю на карты, в Google Translate и календарь. Я узнаю́, что могу прилететь в Краков и оттуда доехать до города детства Бабчи в течение часа. Мне требуется несколько дней на подготовку, и мне нужно успеть в течение недели, поэтому я решаю остаться на четыре ночи. Билеты, не забронированные заранее, стоят дорого, до неприличия дорого – и это наконец заставляет меня задуматься. Я веду себя импульсивно, но это не та импульсивность, которую иногда подразумевает моя мать. То, что она вкладывает в это понятие, на самом деле отсутствие храбрости: случалось, что я подолгу не осмеливалась предупредить ее заранее, что отчаянно хочу пойти другим путем, а не тем, который она выбрала для меня, и в итоге некоторые мои решения выглядели взбалмошными.

«Я в состоянии несколько дней побыть с нашими детьми. Господи, да это был бы гребаный отпуск!»

Дверь распахивается, и в комнату врывается Уэйд.

– Что ты делаешь? – спрашивает он, уставившись на компьютер у меня на коленях.

Я спокойно смотрю на него снизу вверх.

– Ты же можешь позаботиться о наших детях в течение нескольких