ужасную ситуацию. Было неясно, правда ли она знала мою тайну или просто думала, что знает? Что, если она предполагала что-то совсем другое? К тому же мне совсем не хотелось злить ее, потому что моя мать была грозной женщиной, и я не хотела ей перечить. Я обдумала все это так быстро, как только могла, и вернулась к своему чаю.

– Я не знаю, что ты имеешь в виду, мама, – проблеяла я как можно невиннее, что было крайне сложно, потому что мое сердце грохотало, но она шлепнула меня по затылку и буркнула себе под нос что-то типа: «Я же не идиотка».

– Когда он вернулся? – решительно спросила она.

Мое сердце так сильно колотилось, что я была уверена – мама это слышит.

– Я…

– Алина, Томаш вернулся, и он скрывается. Я права? Молитва за страну, находящуюся в состоянии войны… – хмыкнула она. Я в ужасе уставилась на нее, но она улыбнулась. – Даже если бы мы уже не подозревали это, мы бы догадались, когда ты настояла на том, чтобы отправиться на холм во время дождя. – Ее взгляд немного смягчился, и она пробормотала: – Мне тоже было восемнадцать, и я тоже когда-то была влюблена.

– Почему ты не сказала мне, что догадалась?

– Ну, честно говоря, я немного побаивалась. Мне было не очень понятно, почему вы вдвоем решили, что прятать Томаша от нас – хорошая идея. Поэтому я ждала, когда ты расскажешь мне, что происходит. А тем временем решила находиться в поле поблизости на случай, если замечу признаки беды… И тебе повезло, что я это сделала, учитывая сегодняшнее происшествие.

Я почувствовала тошноту, и когда подносила чашку к губам, мои руки немного дрожали. Мы с мамой какое-то время молчали, потом она заговорила:

– Ты должна сказать мне сейчас, Алина. Почему он прячется?

Я с тревогой посмотрела на нее и солгала:

– Не знаю. – Она подняла брови, глядя на меня пристальным взглядом, просвечивающим насквозь. Я почувствовала, как мое лицо вспыхнуло, и я начала потеть. – Я не знаю!

– Это из-за Сопротивления? – Мама откинулась на спинку стула и небрежно добавила: – Или он пытался помочь тем, кто скрывается?

Я не сказала ни слова, но она, должно быть, прочла правду на моем лице. Она хмыкнула, как мне показалось, одобрительно. Я удивленно посмотрела на нее.

– Мама?

– Что?

– Если… Я не говорю, что это так, но… если бы он прятал каких-то еврейских друзей…

– Я все еще была бы в замешательстве, почему ты не сказала мне об этом раньше.

– Но, может быть, он пытался защитить меня…

– Тогда он далеко не так умен, как я думала, потому что в противном случае он бы знал, что любое общение с тобой означает опасность для всех нас, но мы с отцом поняли бы.

Надежда, теплая и удивительная, расцвела в моей груди.

– Ты понимаешь?.. – Я поперхнулась.

– Ты помнишь, когда Филипе хотел присоединиться к Сопротивлению? – спросила меня мама. Она очень редко говорила о своих потерянных сыновьях, и я была немного ошеломлена.

– Да…

– И мы все отговаривали его. Мы все думали, что для него безопаснее просто опустить голову. Помнишь?

– Да, мама.

– Что ж, мы ошибались, Алина. Он все равно мертв, и, может быть, если бы мы встали и боролись… – Ее голос сорвался, она прочистила горло, выдохнула. – Мы так старались уберечь вас всех от опасности! Мы сделали все, что могли, чтобы защитить вас. Но этого оказалось недостаточно, и теперь я сожалею, что мы не нашли какой-нибудь способ сопротивляться. Возможно, теперь мы могли бы что-то изменить, если не для Филипе, то для кого-то другого. Наше бездействие делает нас виноватыми, Алина. Мы с отцом уже некоторое время обсуждаем, как помочь… но подходящая возможность не представлялась. У его друзей есть убежище?

– У друзей – да… у него – нет…

– И что он собирается делать, когда придет зима? – Я посмотрела на нее, и она подняла брови. – Она не за горами, Алина. Он не сможет жить в лесу, когда выпадет снег. Скажи мне, что у тебя есть план.

– Он прячется на деревьях, иногда в валежнике. Но он засыпал днем и… – Я подавилась очередным всхлипом. – Он говорит, что справится, но я так боюсь!

– Ты понимаешь, в какой он беде?

– Понимаю.

– Мне нужно знать, что ты понимаешь, в какой большой беде находишься, Алина. Ты помогаешь ему. Возможно, немного, если все, что ты делаешь, это целуешься с ним в лесу и украдкой носишь ему крохи еды. Но все равно – ты помогаешь ему. И если он пособничает скрывающимся евреям, то значит, и ты тоже пособничаешь, а это карается смертью. – Ее взгляд был острым и сосредоточенным, он не отрывался от моего лица. Я схватила ее за предплечье и сжала – сильно. Она должна была понять. Она должна была знать, как сильно я его люблю. Она должна была осознать, что я пойду на любой риск, чтобы помочь ему.

– Мама! Это Томаш! Он совсем один на свете, если не считать меня. Даже если это опасно, я никогда не смогу бросить его. – Я вытерла глаза свободной рукой и твердо сказала: – Кроме того, мама, он помогает еврейской семье. Новорожденный ребенок умрет, если мы не найдем еды. Как я могу поставить свою жизнь выше жизни младенца?

Мама продолжала сверлить меня взглядом. Она какое-то время рассматривала мое лицо и слезы на моих щеках, а потом кивнула, как мне показалось, удовлетворенно.

– Не можешь, – согласилась она. – И я тоже не могу. Позволь мне помочь.

* * *

Когда мы вернулись, чтобы подняться на холм, не было никаких признаков солдатских грузовиков, и в лесу снова стало тихо и спокойно. Я в отчаянии осмотрела верхушки деревьев, однако не нашла никаких признаков присутствия Томаша. Я пыталась убедить себя, что он остался на деревьях или спрятался в дупле и пережил зачистку, но у меня не было возможности узнать, что произошло.

– Могу я позвать его, как ты думаешь? – спросила я маму.

Она покачала головой.

– Я хочу тебе кое-что показать. Побудь дома несколько часов, ты сможешь поискать его позже.

Отец встретил нас у двери в дом, в его взгляде сквозило беспокойство.

– Где вы были все это время?

Мама протиснулась мимо него и объявила:

– Алине нужна помощь. В том вопросе, который мы обсуждали. Следи за дорогой и лесом – там были солдаты.

Отец коротко кивнул, встал у окна на кухне. Мама прошла через комнату и сдвинула стол с тяжелого ковра. Затем приподняла край ковра, и