и у него было очень мало одежды – настолько мало, что я задумалась о том, как тайно передать ему вещи моих братьев, прежде чем похолодает еще больше.

Я знала, что он уже мерзнет – иногда по утрам, придя к нему, я обнаруживала, что он дремлет в развилке ветвей, потому что теперь по ночам он не высыпался – ему нужно было сворачиваться калачиком, чтобы сохранить тепло, и он дрожал всем телом, а его губы синели от холода.

– Ты ведь дружишь с Надей Новак, верно? – поинтересовалась я однажды.

Он напрягся.

– Да, я знаком с ней.

– Стало немного холоднее. Ты не мог бы пока оставаться у нее? Или прятаться там с кем-нибудь из своих еврейских друзей?

– Нет, прятаться у Нади слишком рискованно… даже пытаться это сделать. А что касается моих друзей, то из их укрытий слишком трудно выбираться. А мне нужно иметь возможность уходить каждую ночь, чтобы добывать пропитание.

Я поверила ему, когда он сказал, что найдет способ пережить холода, но я беспокоилась о том, как далеко он собирается зайти в своих попытках помочь друзьям. Теперь я понимала, что чувство вины, которое он испытывал из-за своих действий в Варшаве, руководило каждой его мыслью. Он уже взял на себя одну самоубийственную миссию и выжил; сколько времени пройдет, прежде чем он сделает это снова?

Я думала об этом утром, когда шла на встречу с ним, настолько погруженная в свои мысли, что совершенно не обращала внимания ни на что вокруг. Я услышала впереди какое-то движение и подняла взгляд. Я смотрела прямо в глаза солдату, который стоял всего в нескольких футах от меня. Я была так поражена, что невольно вскрикнула. Пронзительный звук эхом разнесся по всему лесу, а солдат снял с плеча винтовку и направил мне в лицо.

– Пожалуйста, – прохрипела я, мотая головой. – Пожалуйста, не надо.

Он выпалил в меня немецкую скороговорку, но я не поняла смысла и тупо уставилась на него. Я подняла руки над головой на случай, если он потребовал этого, но он бросил на меня нетерпеливый взгляд и, к моему удивлению, спросил по-польски:

– Что ты здесь делаешь?

– Алина, – позвала мама из-за моей спины странно раздраженным тоном. – Не могла бы ты идти помедленнее, детка?

– Мама… – выдавила я и попыталась повернуться к ней лицом, чтобы предупредить ее не приближаться, но я никак не могла оторвать глаз от солдата, и в конце концов это не имело значения – в любом случае было слишком поздно. Я почувствовала, что она приблизилась ко мне, и услышала, как она поздоровалась с солдатом.

– Доброе утро, – произнесла она непринужденным тоном, как будто в той сцене, которую она наблюдала, не было ничего необычного. Я уставилась на нее с удивлением.

– Что вы делаете в лесу, старуха? – повторил солдат, переводя винтовку с меня на маму, а затем обратно.

– Мы идем по этой дороге в город, собираемся навестить мою старшую дочь, – как ни в чем не бывало ответила мама, а затем нарочито заботливым тоном добавила: – Вы кого-то ищете?

Я увидела, как с вершины холма приближается еще один солдат, а за ним еще один. Оглядевшись вокруг, я обнаружила шестерых, выстроившихся шеренгой, их были устремлены на меня и маму. Сердце ушло в пятки, и мне потребовались все силы, чтобы не посмотреть наверх. Что, если Томаш был прямо над нами? Что, если он снова заснул на открытом месте? Я полагала, что у него нет документов, и, кроме того, им стоило только взглянуть на него – и они бы поняли, что он от чего-то скрывается. Он был не более чем мешком из кожи и костей, завернутых в рванину.

– В этом районе скрываются евреи, – объяснил солдат. – Мы прочесываем леса в поисках беглецов.

– Здесь?! – спросила мама с легким недоверием в голосе. Она рассмеялась, непринужденно и довольно громко. – Кто бы стал прятаться в этом крошечном клочке леса? Даже если бы они попытались, вы нашли бы их в мгновение ока. – Она неопределенно указала назад, в сторону нашего дома. – Мы живем всего в нескольких сотнях футов отсюда. Поверьте мне, в этих лесах никого нет. Если бы тут кто-то был, я знала бы.

– Документы! – потребовал солдат, и как раз в тот момент, когда я подумала, что умру от страха, мама спокойно сунула руку под рубашку, шагнула вперед и протянула ему наши удостоверения личности. Он просмотрел их, коротко кивнул, небрежно бросил бумаги обратно в мамину сторону и указал винтовкой, что мы можем продолжать наш путь.

Мама убрала документы, взяла меня под локоть и повела мимо солдат к вершине холма. Я попыталась обернуться, чтобы посмотреть, что происходит, но она сильно встряхнула меня и яростно прошипела:

– Смотри вперед, Алина!

Несколько нацистских грузовиков были припаркованы у подножия холма со стороны Тшебини, где деревья были вырублены для строительства домов и росла высокая трава. Мы с мамой прошли прямо мимо этих пустых грузовиков, моя рука все еще была в мертвой хватке прижата ее локтем. Мы прошли оставшиеся кварталы до дома Труды в напряженной и ужасной тишине. Когда сестра распахнула дверь, я наконец разрыдалась.

– Принеси ей чаю. – Мама вздохнула и пригвоздила меня взглядом. – Алина, девочка моя, я была более чем терпелива с тобой, но тебе давно пора сказать мне правду.

Эмилия выбежала в коридор, в ее голосе звучал восторг, когда она воскликнула:

– Алина! Ты пришла нас навестить… – Ее маленькое личико вытянулось, когда она увидела мои слезы. – О нет… в чем дело?

– Все в порядке, – поспешила я ее успокоить. Я попыталась изобразить улыбку на лице, но не смогла сдержать рыданий, и Труда, увидев это, поспешно отправила Эмилию играть во дворе.

Мы с мамой сидели бок о бок за кухонным столом. Труда приготовила нам чай, потом вышла на улицу к Эмилии, и все это время я рыдала и избегала взгляда мамы. Я была в такой панике, что не могла разобраться в своих мыслях. Если бы я поднялась на холм двумя минутами раньше, мы, возможно, сидели бы с Томашем, когда нагрянули солдаты, и я понимала, что мы никогда больше не сможем встречаться, чтобы не подвергать себя риску, даже если солдаты не нашли Томаша во время прочесывания леса. Спустя минуту или две моих горьких рыданий мама тяжело вздохнула.

– Прекрати истерику, Алина. В такой драме нет необходимости.

– Это от испуга… – пробормотала я неубедительно.

Мама закатила глаза.

– Я разгадала твой секрет, – заявила она.

Ее заявление неожиданно усложнило и без того