сомнения, через любовь и мечту — он поднимался со дна реки все выше к свету. До тех пор, пока не вынырнул наружу. Его обнял золотой огонь зари, и он задышал.

Эпилог

Противно пикает в голове. Во рту тягучая сухость, губ не разлепить.

Лицо еще влажное, а события в памяти уже съеживаются. Лишь контурами всплывают. Как сон — яркий, но совершенно бредовый.

В нос бьет резкий запах хлора, который мешается с ароматом сирени. Он заглядывает в глаза сирени.

Суета, голоса, тьма.

Собственное тело тяжело давит, запихивает в рамки, ограничивает. В нем натыканы какие-то трубки, иголки, бинты. Ему тесно, и воздух рвется в груди.

Лампочка на белом потолке дает бледно-синий свет. Окно завешано жалюзи.

На стуле сидит мама. Худая, донельзя бледная, как выгоревшая свеча, руки в волнении ломает. И смотрит на Матфея во все глаза, не мигая, словно боится, что если мигнет, то он исчезнет.

— Мама, — голос, как чужой, не слушается, и в голове от сказанного звенит.

— Слава богу! — шепчет мама. — Очнулся! Мы уж и не чаяли! Больше полугода пролежал!

Матфей был уверен, что умер. Он даже как будто приходил на собственные похороны.

— А я… Я не умер?

— Нет, конечно, нет! Ты живой! Это просто кома! — горячо заверяет мама. — Но теперь все будет хорошо!

— Да, все будет, — подтверждает Матфей. — Здесь пахнет сиренью. Где-то стоит букет?

— Нет, Матюша, — замотала головой мама, — мы же знаем, что ты не любишь цветы. Наверное, это из коридора, как сирень пошла, так медсестрам охапками пациенты носят.

Слова даются нелегко. Язык большой, неповоротливый.

— Ма, а можно… можно мне принести в палату несколько веточек.

— Конечно, — запнулась мама и, покраснев, опустила глаза в пол. — В коридоре сидит отец. Если не хочешь, он уйдет.

— Нет, пусть зайдет, только попозже, я устал.

***

Сегодня Матфей впервые спустился в общую столовую. Ходил пока плохо, но врачи утверждали, что восстанавливается он быстро и вскоре обещали выписать.

Левую часть лица парализовало — уголок губы и глаза беспомощно обвисли в грустную гримасу — и так красавцем не был, а теперь вообще урод. Но это тоже, по мнению врачей, было временным явлением.

После обвалившихся на Землю катаклизмов, в больнице было не протолкнуться. Очнулся Матфей вовремя — в самый тот момент, когда его отключали от аппарата.

За то время, что он валялся в коме, много чего случилось с миром. Вспышки на солнце, землетрясения, извержения вулканов, торнадо. Природа ополчилась на человека и отомстила за годы эксплуатации. Стремительно менялся климат, говорили о новом ледниковом периоде.

Много чего говорили, но здесь, в городе, жизнь текла почти по старому — их беда обошла стороной, так, слегка только пару раз тряхнуло, даже не порушив жилья.

Отовсюду к ним стали стекаться беженцы, привозили пострадавших. А пострадавших, как и погибших, по всей Земле было катастрофически много.

Интернета не было, как и телика — только радио тревожно бубнило отовсюду.

Матфей ничего не мог толком разузнать. Собственная беспомощность выводила его из себя. В отчаянии он попросил маму сходить туда, где когда-то жила Аня.

Мама сообщила, что квартира сгорела, и соседи ничего не знают о дальнейшей судьбе жильцов дома.

Матфей стал подозревать худшее. И ненавидел себя за то, что он выжил, что он сумел выжить, а она, кажется… нет.

Он жевал сухую гречку, раздражаясь на жадность поваров, которые даже воду экономили. Почему бы не варить пожиже, а то ведь встает комом в горле эта каша.

За своими мыслями он и не заметил, как к нему кто-то подсел.

— Матфей! — позвал знакомый голос.

Поднял взгляд. Волосы у нее подстрижены в каре и лицо худое, бледное, но это она.

— Аня?.. — еще не веря себе, спросил он.

Конец