пойду я отсюда… — отрицательно помотал он головой, — всё, кончаюсь я. Здесь останусь. Не отпустила девка Золотая. Ведь как на вожжах тянуло сюда всю жизнь… А всё через золото, все беды мои через него, проклятое…

Он замолчал, было видно, что слова довались ему с трудом. Я быстро расстегнул робу, прижал полотенце к ране на груди, пытаясь остановить кровь. Тимофей, глядя куда-то сквозь меня, тем не менее поднял руку и придержал тряпку, тут же пропитавшуюся красным.

Я стал искать, чем бы перевязать. Как назло, ничего не попадалось, никаких тряпок. В голове по-прежнему мутилось, в пылу борьбы куда-то запропастился респиратор самоспасателя. Я заглянул в коридор, где Петро пытался связать Аркадия, всё ещё пребывавшего в бесчувственном состоянии.

— Петро, брось ты эту гниду, там Тимофею плохо. Есть чем перевязать?

— Я сейчас поищу, а ты постереги гада.

— Да он без сознания, крепко его приложили. Долго проваляется.

Пётр, подсвечивая налобным фонариком, стал искать в гроте, а я ещё раз осмотрел Аркадия. Приложило ему крепко, вокруг головы образовалась небольшая тёмная лужица крови. Цапиков неподвижно лежал на земле и я, бросив его одного, вернулся к Тимофею. Возле того уже суетился Пётр.

— Ничего, ничего, сейчас перевяжем, вытащим наверх… ещё поживёшь…

— Бросьте ребята… не надо… — хрипел старик. — отходился я… всё… сейчас Она придёт… заберёт. К себе заберёт… наконец-то душа моя отдохнёт. Вот ведь жил не жил, а помирать всё одно надо… вот, возьми, Петя, тут вода из озера… Ваньша всё собирал воду, отправлял куда-то в город… анализы брал… Идите, соколики… я помолиться хочу перед смертью…

— Не каркай, не зови, тут и так кладбище целое и ты ещё!

— Да вы меня посадите здесь, а она потом заберёт…

— Бредит? — посмотрел я на Петра.

— Бредит, — кивнул тот. — Давай думать, на чём его потащим и куда идти. В какую сторону?

— Может, твоего друга растолкать, пусть покажет?

Меня передёрнуло:

— За базаром следи, — огрызнулся я в ответ.

— О как заговорил, прям блатной! А где этот тип?

Я посветил в ту сторону, где лежал Аркадий — грот был пуст. Нагнулся к Тимофею, но старик уже не дышал. Я встал, снял каску, Петро понял всё без слов и последовал моему примеру. С минуту помолчали, потом Ботаник нагнулся, ладонью провёл по лицу, закрывая Тимофею глаза.

— Зря не связал его, где ловить гада будешь?

— А что его ловить? Он сам за векселем ко мне прибежит.

— Куда «к тебе»?

— Домой, куда ещё, — ответил я и похолодел: «Аллочка!» — За мной, Ботаник, и быстро.

Я прошёл к тому месту, где без сознания лежал Аркадий, следы крови вели в левый угол грота. Метнулся туда — довольно широкий проход вёл влево и вверх, где-то даже были вырублены ступени. Я бежал, спотыкался и съезжал вниз, но Петро был на удивление спокоен, он успевал меня поймать, не давал упасть, в какой-то момент остановил, прижав к стене. Я удивился — мимоходом, вскользь: откуда в Ботанике столько силы?

— Прекратить панику на корабле! Яшка, перестань. Мы выберемся, и всё будет в порядке.

— Да. Да, братишка… Всё в норме.

Дальше пошли быстро, но аккуратно. Буквально через десять шагов упёрлись в завал. Перед завалом следы терялись и я, грешным делом, обрадовался, что Аркашу засыпало породой.

— Всё. Приплыли… Давай, Петруха, назад, к Тимофею…

Но Тимофея не было в гроте…

Мы с Петром переглянулись, но ни он, ни я ничего не сказали. Пётр открыл ноутбук, сверился с картой, и по берегу подземной реки, осторожно, чтобы не повторять прошлых ошибок, мы дошли сначала до скифского коридора, а после до пещеры с некрополем. И замерли, обнаружив Тимофея сидящим в самом начале ряда деревянных колод. Лицо у старика было умиротворённым, счастливым, будто перед смертью он получил награду…

— Яшка, вот если бы я верил во всё это, то у меня бы сейчас волосы на голове зашевелились… — сказал Ботаник таким зловещим голосом, что я ни на минуту не усомнился: волосы у него на голове точно встали дыбом.

— Давай-ка выбираться, Петьк, а то чувствую, ещё чуть-чуть — и мы с тобой рядом с ним сядем…

К посту Михалыча вышли без приключений, если не считать того, что перепугали мужика чуть не до смерти. Увидев нас, он заорал и стал быстро-быстро креститься.

— Вот ей-богу больше ни грамма! Ни стопки! Сгинь! Господи, спаси и сохрани…

— Да с ума сошёл, что ли? Ты что, Михалыч?

— Свят-свят-свят… допился до белки… — только и добились мы в ответ.

Но мешать мне звонить он не стал, напротив, отшатнулся, чтобы невзначай не задеть, когда я потянулся к аппарату. Потом, услышав, как я ору в трубку на диспетчера, он протянул руку и осторожно потрогал меня.

— Настоящий… А мы уж вас схоронили с полгода назад… Ведь искали — всё обшарили — нету! — И тут же, просияв, добавил: — Ну, значится, пить можно, не белка есчо!

— Какое сегодня число? — холодея, спросил его я.

— Да апрель уже. Первое, — ответил дежурный.

— Михалыч! — схватил я мужика за грудки. — Михалыч, плохая шутка!

— Яш, отпусти его, — Пётр положил руку на плечо, успокаивая меня, а другой ткнул в журнал. Я посмотрел на дату, потом на перепуганного Михалыча и, ни слова не говоря, пошёл за напарником к узкоколейке.

Уже сев в вагонетку, обратил внимание на Петькину счастливую физиономию.

— Ботаник, ты с чего так светишься?

Петро просиял, похлопав сумку с образцами — я и не заметил, что он её так и не выпустил из рук, и не сразу понял, про что он сказал: «Получилось»…

Уже потом, через два часа, в РИПовском вертолёте, с рацией в руках, снова кричал:

— Быстро! Палыч, быстро отправляй безопасников к Аллочке!!! Некогда объяснять… Палыч, ты где?!! — но шеф уже меня не слушал, в микрофон доносились приглушённые команды по селектору…

— Да не переживай ты так, — успокаивал меня Пётр, — тот психопат, скорее всего, остался под завалом. А если и выбрался, ну сам подумай, как он быстрее нас в городе окажется? И потом, ты же предупредил, а Пал Палыч всё сделает, чтобы ничего не случилось…

Я был благодарен ему, но в душе нарастала тревога: если Аркадий всё-таки успел проскочить до завала, то неизвестно, когда он выбрался на поверхность. В любом случае, при любом раскладе — раньше нас.

Внизу мелькали грязно-белые квадраты полей, расчерченные дорогами, крыши домов, зелёная кипень барнаульского бора змеилась широкой лентой, а я смотрел на снег, ещё плотно лежащий по опушкам и полянам леса, на голые, ещё не пустившие первый лист деревья, и в голове эта