— Аркаша? — с удивлением спросил я. Но удивлялся, скорее, собственной беспечности: уже одного взгляда на это место было достаточно, чтобы достать оружие.

Да, это был он, хотя годы, проведённые в тюрьме, сильно изменили его. То же сухое, жёсткое лицо, те же сухие, плотно сжатые губы. Но всё равно, даже несмотря на красноватый цвет лица, какой бывает у людей, подсевших на «чифир». Хотя, с другой стороны, у меня была совсем другая жизнь, в которой не было точек пересечения — даже в самом принципе, со старыми «друзьями». Такое бывает, с глаз долой — из сердца вон. А потом, встречаешь человека, он кидается к тебе, как к лучшему другу, жмёт руку: «О! Сколько лет, сколько зим!», а ты стоишь и с ужасом понимаешь, что когда-то знал этого типа очень близко и, возможно, даже делился с ним последним куском хлеба. С Аркадием у меня получилось то же самое. Даже, увидев его недавно, в ночном кошмаре, так детально, я бы всё равно не узнал его в этом человеке. В любой другой ситуации не узнал бы.

— Ну что, Яша, живём хорошо, дома строим, красивых женщин возим в дорогих автомобилях? Теперь вот рудничок собрался мой прикупить? Уж не на мой ли векселёк?

— Что-то ты попутал, Аркаша. Какой вексель — это раз. А во-вторых, извинись за непочтительные выражения. И убери пистолетик, что-то ты опустился, Профессор, своими руками мочить будешь, что ли? — Я не сводил глаз с преступника. Лицо его, по мере того как я говорил, менялось: кровь прилила к щекам, губы начали нервно подёргиваться, а глаза, напротив, будто оледенели. Но я продолжал — примерно тем темпом, с теми же интонациями, что говорил обычно Аркадий — быстро, монотонно, без пауз:

— Что, Аркаша, нет здесь Копылова и подружки его нет, чтобы подстроить убийство по пьянке из ревности? Теперь сам руки марать будешь? А паспорт ты зря с собой на такие дела брал, выронил — и всё, закрыли, как последний малолетка лоханулся. И ведь Генка тебе с Энска поздно позвонил, вот что бы козлу раньше не звякнуть, что две копии сделал Толик-то? А нет бы, и сам доставил и Толяна, и вексель, да под белы рученьки к тебе. А теперь ищи его, векселёк-то!

Аркадия перекосило. Казалось, ещё немного — и он забьётся в конвульсиях.

— Ты, падла! — заорал он. — Ты что, думаешь, я за тобой по горам мотался, чтобы шутки шутить? Здесь на руднике тебя пас, чуть сам кони не бросил, чтобы шутки с тобой шутить? Ты думаешь, я тебя убивать буду? Нет, я сперва корешка твоего на ленточки разрежу, а потом бабу твою сюда привезу и на твоих глазах разделаю… Ты что думаешь, спонсора во мне нашёл? Думаешь, Аркадия Цапикова посадил, помог мусорам Профессора закрыть, а сейчас моё прикарманить хочешь? Думаешь, тебе рудник достанется?

— Во гонишь, Профессор. А ты ничё не попутал? Кому ты…, нужен, сдавать тебя? Сам спалился, когда сначала о стену кулаком хлестал, там, возле окошка Копылова, а потом с окровавленными руками полез труп Кращенкова на берегу ремнём приматывать. Не гони — лоханулся, признай. Причём крепко лоханулся, Аркаша, грязно, грязно работаешь, вроде профессионал… — я был напряжён, словно пружина, готовясь в любой момент прыгнуть, лишь бы он отвёл ствол от Ботаника, но психопат будто забыл, что держит человека под прицелом.

— Ты стрелки не переводи, не переводи на Гену. Если бы хоть малейший шанс был, что вексель у него, я бы его из Чехии сюда приволок за шкварник. Ты единственный, кому Кращенков мог отдать бумагу, ты с ним в сортир ходил. А Кращенков, сука, сильно, видать, зассал, что тебе отдал, перегнул я немного, спугнул его. И не держи меня за лоха, пацан, зелёный ты был, зелёный и остался. А я ведь все эти годы о тебе, Яшенька, думал, как живьём кожу с тебя сдирать буду. На тюрьме времени много, обо всём передумаешь…

Помощь пришла неожиданно, от Тимофея, про которого в этот момент я совсем забыл:

— Ваньша, успокойся. Успокойся. Что это на тебя нашло? Давай выйдем отсюда и на солнышке побеседуем о делах наших скорбных. На солнышке всяко лучше беседовать, свет в душу проникает, тьму гонит… — Тимофей, выйдя из темноты, бочком начал пробираться к Аркадию.

— Это ты сейчас гонишь, бомжара! А ну, стой, где стоишь, борода. Ты что, забыл, что ты всем мне обязан? Я тебя вытащил и на пасеку пристроил, — и Аркадий сделал резкое движение дулом пистолета в сторону Тимофея.

— Стоять, я сказал!!! — заорал он.

— Стою, Ваньша. Стою, соколик, — забормотал Тимофей, медленно поднимая руки пустыми ладонями вперёд.

— Какой я тебе Ваньша? Я Аркадий, полный хозяин этих мест. А вы… вы быдло… вы черви… — я обратил внимание, что говорить ему стало трудно, задыхается. Я приготовился прыгнуть на него сразу же, как только сорвётся. — Вы никто… и звать вас никак… — прохрипел он. — Я и был здесь хозяином, и если бы эта гнида у меня не утащила вексель… Отдай мне моё!

— Да на! — и я, резко выбросив руку, кинул в сторону скомканную ветошь, которой в прошлое посещение рудника вытирал руки и потом зачем-то сунул в карман робы.

Всего миг — он перевёл взгляд на тряпку и в этот момент я кинулся на него. Тут же неожиданно прытко Петруха, сидящий рядом, схватил преступника за ноги.

Воспользовавшись этим, я рванулся вперёд, по пути падая и пытаясь подсечь Аркашу по ноги. Выстрел грянул у меня над ухом. Пуля, противно вжикнув, ушла в сторону. Следом ударил второй выстрел.

— Убью, убью, суки!!! — визжал Аркадий, как заведённый, стреляя из «макарова».

Словно в ответ на выстрелы, в глубине пещеры что-то вздохнуло. Почва подо мной ощутимо дрогнула, где-то рухнули сталактиты. Осколок камня ударил Цапикова по голове, он вскрикнул и, выронив пистолет, упал навзничь.

Я подобрал пистолет и засунул его в карман робы.

— Петро, свяжи его чем-нибудь, — распорядился я. — Тимофей, ты вовремя… Тимофей… Ты что?.. — Я кинулся к нему, поддержал под локоть и помог сесть. — Петро, тащи аптечку. Ищи, у этого козла в рюкзаках должно быть! — И сам же кинулся искать, чем перевязать раненого.

Тимофей полусидел, прислонившись к стене грота.

— Остынь, Яков, осади, сказал. Ничего не надо. Кончаюсь я, видать. — Тимофей захрипел, сплюнул, с трудом подняв руку, утёр потёкшую по бороде кровь.

— Сейчас, сейчас… — я вытянул из спальников полотенце, метнулся назад, к раненому, — перевяжем тебя, Тимофей, и тихонечко пойдём наверх…

— Не