– Ты помнишь, наверное, как я отбивалась. – Теперь Леночка говорила медленно, будто нехотя, и злая насмешка из ее голоса пропала. – Сейчас уже и не знаю, чего отбивалась? Ну привезли меня в Лебяжье, отвели в этот дом, утром забрали – и всего-то.

– Всего-то?

– Ну да.

– А Кочерга говорила… – брякнула Катя и тут же замолчала. Атмосфера в комнате неуловимо изменилась.

– Какая кочерга?

– Ну эта, Маша, кажется… – Катя уже жалела, что не сдержалась.

Леночка зашевелилась на кровати, зашелестело одеяло.

– Откуда ты ее знаешь?

– Ты же сама мне про нее рассказывала, еще осенью, помнишь?

– Ты так сказала, как будто сама с ней разговаривала. У нас в деревне про нее никто ничего не знает, я думала, она… уехала. Куда-нибудь далеко.

– Она в Барнауле живет, – вздохнула Катя. – И я ее случайно встретила этим летом. Она меня спасла от алкоголиков, которые ко мне привязались.

– И как она? – с какой-то болезненной жадностью спросила Леночка. – Как она живет?

– Она… она наркоманка, Лен, – с сожалением сказала Катя. – Живет с каким-то мужиком в его квартире, и у нее на ногах такие язвы от уколов, и она очень худая и… и страшная. И говорит… ну, всякие странные вещи.

– Странные вещи? – Леночкин голос снова стал тонким и напряженным. – Какие странные вещи?

– Ну… – Катя растерялась. Она не ожидала, что рассказ превратится в допрос. – Она говорила, что тоже ходила на этот зимний обряд… и что-то про мертвого ребенка…

– Мертвый ребенок? – Леночка захихикала в темноте. – Ну надо же!

Кате вдруг стало стыдно. Вот зачем она влезла с этими бреднями?

– Эта Маша вообще-то всегда была странная, – вдруг сказала Леночка. – Я думаю, она и раньше что-то принимала. А еще она очень зла на общину, вот и наговорила тебе всякого. Никто у нас детей не убивает, дети вообще священны! Чем больше детей, тем больше шансов, что наша община будет крепкой, сильной и здоровой.

– Ну а с чего она на вашу общину так разозлилась? – Катя вдруг осмелела, может быть, потому, что Леночка смутилась и сбилась со своего железного тона. – Если и надо-то было всего одну ночь в каком-то доме просидеть?

– А она что-то другое говорила?

Кате стало неловко, как будто своим рассказом она могла как-то навредить Кочерге. Хотя куда уж там хуже?

– Она… ну, она говорила про Липатовых… это ведь Елена Алексеевна – Липатова?

– Ты же сама знаешь, – спокойно ответила Леночка.

– Ну… да. Что они нашли подходящий камень…

– Для чего подходящий?

– Да мне-то откуда знать, Лен! Ты же сама говоришь, она наркоманка, и я тебе так говорю! Она что-то рассказывала про ребенка каких-то алкоголиков, которого на этом камне принесли в жертву. И будто бы из камня кто-то вышел и потребовал себе жену, ну или не жену, я не знаю, вроде бы в обмен на хорошую погоду и все такое…

Леночка засмеялась. Она откинула голову и смеялась долго, как-то раздельно выговаривая свое «ха-ха-ха», будто воздух у нее в легких кончился и смех приходилось буквально выдавливать.

– Кать, ну ты сама себя слышишь? – простонала она, отсмеявшись. – Как вообще в наше время можно взять и принести кого-то в жертву? В большом городе ребенок пропадет – тут же полиция и поисковые отряды на ушах стоят. А в деревне, где все друг друга знают, и вдруг пропал ребенок – думаешь, никто бы внимания не обратил?

– Она говорила, там маргиналы какие-то, алкаши… – промямлила Катя. Леночка, конечно, права, а Кочерга просто лапши ей навешала, попугать хотела любопытную дурочку.

– Нет в Лебяжьем никаких маргиналов, – отрезала Леночка прежним железным тоном. – Пьют некоторые, не без этого. Но еще никто не допивался до того, чтобы рассказывать про людей из камня, которые младенцев едят!

– Она не говорила, что это человек, просто…

– А кто? Черт с рогами? И что же он ее не съел тогда? Побрезговал?

– Лен, ну что ты на меня-то злишься? Не я же это придумала! – Катя сама не заметила, как повысила голос.

– Да тише ты! – шикнула Леночка. – Сейчас баб Таня услышит, вот она нас точно сожрет, не хуже черта.

Катя прыснула. Леночка тоже захихикала в кулак.

– Нет никаких чертей в камне, – назидательно произнесла она после небольшой паузы. – И погода тут тоже ни при чем. Это все сергеевские придумали, потому что завидуют, а работать, как мы, ленятся. Просто так вышло, что вся эта история с камнем совпала с окончанием кризиса, вот и все. Бабушка Наталья хотела себе все заслуги приписать, вот и подгадала. Просто повезло.

– И никакой мистики?

– А ты что, веришь в мистику, что ли? – Леночка взяла с тумбочки стакан с водой и отпила, а затем принялась крутить его в руках.

– Д-да вроде бы и нет, не верю… Лен, ну а перо? Которое я на камне нашла? Почему ты хотела его сжечь? И почему Крыса ко мне с этим пером привязалась?

Леночка молчала и все крутила стакан. Катя слышала, как скрипят по гладкому стеклу подушечки ее пальцев. Мышь под шкафом угомонилась – уснула, наверное.

– Нет никакой мистики, – наконец проговорила Леночка. – Зато есть люди, которые хотят, чтобы все верили, будто она есть.

– Это как?

– Слушай, не перебивай, а? – Леночка сердито поставила стакан назад на тумбочку. – А то у меня все меньше желания рассказывать. Ночь на дворе!

– Ладно, ладно, больше не буду. – Сильнее всего Катя боялась, что Леночка действительно замолчит.

– Они все так обставили, как будто правда что-то есть, – продолжила Леночка. – С утра, как рассветет, старшие женщины общины забирают тебя и ведут к себе. Там поят специальным чаем из трав, он сладенький и густой, как кисель. В это время собираются все женщины, которые уже ходили в черный дом раньше, и начинают неспешно беседовать. Настраивают на хороший лад. Рассказывают, что за подарки община тебе приготовила… Там хорошие подарки, да. Новая квартира с ремонтом, оплата учебы на хорошую профессию, заграничная поездка, всякие мелочи: золотые украшения, красивая одежда, разные приятные штучки. За этими разговорами ведут в баню, там раздевают, купают во всяких травах, парят веником, мажут всякими масками, мазями, притираниями, как в спа-салоне. Я в этом году летала с родителями на море в санаторий, вот там было что-то в этом роде. Это долго, успеешь несколько раз заснуть и проснуться: в тепле клонит в сон, еще эти запахи… В бане ты опять пьешь этот чаек и от него становишься совсем сонная и расслабленная. А потом, как стемнеет, тебя на лодке везут в черный дом…

– Как на лодке? – не удержалась Катя. – В декабре?

– Опять перебиваешь! – Леночка вдруг вызверилась, почти закричала. Катя вздрогнула. Откуда в Леночке столько силы и ярости? Раньше только пищала да вскрикивала…

– Ладно. – Леночка явно старалась взять себя в руки. – Лодка – это тоже какой-то символ, как я понимаю. Там, где раньше жила бабушка Наталья, девушку перевозили на остров в лодке. Я не знаю почему. Может, это не зимой было. А тут просто старый рукав реки, и он зимой замерзает, и лодку от самой бани до черного дома тащат по снегу волоком, на веревках.

– Понятно, – шепнула Катя, боясь опять рассердить Леночку.

– В доме ничего нет: ни окон, ни стола, ни печки. Он вообще не для жизни, он для этого зимнего праздника – и больше ни для чего. Туда и ходят только трижды в год: убраться до обряда, убраться после обряда и на сам обряд. Старшие женщины заводят тебя в дом, укладывают на кровать и уходят. Оставляют одну. В этот дом нельзя вносить огонь ни в каком виде, так что лежишь в темноте и ждешь. Обычно девчонки просто засыпают и утром ничего не помнят – такой уж этот чаек. Но меня стошнило этим чайком, слишком уж много я думала, наверное. Передергалась.

«Я так жалею, так сильно жалею, что чаек не выпила», – прозвучало в Катиной голове.

– Вот поэтому мне и есть чего рассказывать, – эхом ее мыслей откликнулась Леночка. – Когда они ушли, я еще лежала какое-то время… Все тело такое расслабленное, горячее, холода не чувствуешь совершенно. Мысли плывут, голова немножко кружится, а потом…

Катя замерла, не решаясь торопить рассказчицу.

– Потом… потом…

Леночка как будто заблудилась в этих своих «потом», но Катя упорно молчала, боясь ее потревожить.

– Потом пришел какой-то мужчина в маске, – скороговоркой выпалила Леночка. – Ну и все. Кать, этот чаек делает руки-ноги ватными, крыша едет, мысли путаются – какое там сопротивление… Они думают, что в тело этого мужика в эту ночь как бы вселяется дух леса и получается вроде как бы брак между нашей общиной – это девушка – и между нашей землей – это мужчина. Ну и вот…