Я сунула Грише блистер с лекарством,наклонилась, но ничего не разглядела. Пришлось встать на колени, а потом лечьна живот. Наконец я вытащила полотняный мешочек, набитый веревками.

– Это заготовки для макраме Оли, жены Исидора!– осенило меня. – Рукоделие никто не уносил, просто засунули под диван.

– Я отыскал полезную вещь? – слабым голосомпоинтересовался Селезнев. – Можно посмотреть?

Не дождавшись ответа, он выдернул у меняпакет, запустил руку внутрь и разочарованно сказал:

– Бечевки! Зачем они здесь?

– Вы завтракали? – спросила я, сменив тему.

– Нет, – растерянно ответил Селезнев. – И неужинал. Насчет обеда не помню, вчерашний день вообще из головы выпал, целиком.

– Вы ослабели от голода, – покачала я головой,– нужно плотно поесть, например геркулесовой каши.

– Она невкусная, – по-детски закапризничалСелезнев.

– А как насчет яичницы?

– С удовольствием. Моя жена Клара сначалаобжаривает на сковородке в растительном масле несколько кусочков черного хлеба,потом добавляет к ним пару крупно порезанных луковиц, несколько нашинкованныхпомидоров и засыпает готовое блюдо зеленью. Сумеете такое приготовить?

– Легко! – пообещала я и потащила Григория накухню. – Сейчас сварганю завтрак за пять минут.

Но когда я приступила к готовке, мой энтузиазмнемного поубавился. Стало понятно, что в доме Ринга допотопными были не толькоплита, утюг и стиральные средства – о тефлоновой посуде тут тоже не слышали. Явытащила из духовки здоровенную чугунную сковородку, водрузила ее на конфорку истала искать подсолнечное масло. Бутылка обнаружилась в шкафчике. Памятуя отом, что вчера подала к чаю бефстроганов вместо варенья, я вытащила из горлышкапробку и предварительно понюхала содержимое. Нос не почувствовал никакогозапаха. Это мне показалось естественным – двухлитровую бутыль украшала этикетка«Московское экстра. Рафинированное. Дезодорированное».

Я осторожно наклонила емкость, из горлышка насковороду полилась струйка. Масло оказалось жидковатым. Я люблю то, которымторгуют на рынке, – настоящее деревенское, с ароматом жареных семечек. Но,хозяйничая на чужой кухне, не следует капризничать.

Пока масло нагревалось, я порезала хлеб ибросила его на сковороду. Раздался треск, и масло стало бурно пениться. Этоменя слегка удивило, но потом из глубин памяти всплыло воспоминание.

...Вот моя мама, стоя у плиты, с удрученнымвидом говорит соседке тете Марфе, которая мирно пьет чай на нашей кухне:

– Прямо беда! На сливочном масле котлетыгорят, а подсолнечное пузырится.

У тети Марфы были советы на все случаи жизни.

– Посоли постное масло, оно и успокоится, –сказала она.

– Ой, и правда перестало пениться, –обрадовалась через пару мгновений мамуля. – Хороший способ, не слышала о немраньше...

Я схватила солонку и начала энергично трястиее над шипящим, словно злой кот, черным хлебом, но пены стало еще больше. То ливо времена моего детства масло было другого качества, то ли соль добывали вдругих шахтах, но маленькая хитрость, которую использовали мама и тетя Марфа,мне совершенно не помогла.

– Теперь помидорчики, – посоветовал Григорий,с интересом наблюдавший за процессом приготовления завтрака.

Я живо нарубила томаты и отправила их кхлебушку, шипение перешло в активное фырканье.

– Трех минут хватит, – тоном знатока заметилСелезнев. – Эй, что вы делаете?

– Выливаю сюда яйца, – ответила я.

– Предварительно надо помидорно-ржаные кусочкивыложить в тарелку, – начал руководить мной Селезнев. – Моя любимая жена Клараобычно освобождала сковородку, доливала еще чуток маслица, и лишь тогданаступает черед яиц.

– Нет проблем, – пожала я плечами и сделалакак он велел.

– Пахнет замечательно, – одобрил Григорий, –почти как у моей любимой Клары.

– Рада слышать, – улыбнулась я и быстро вылилатри яйца в пузырящееся масло.

– У меня проснулся аппетит, – объявилГригорий.

– Прекрасно, – обрадовалась я.

– Вы замечательно готовите, – отпустилкомплимент Селезнев.

– Под вашим руководством, – не осталась я вдолгу.

– Фырчит!

– Наверное, уже готово, сейчас сниму, –сказала я и схватилась за лопатку.

Селезнев облизнулся, я подула на пузыри итронула один кружок яичницы. Масло зашумело, как закипевший чайник, часть пенывылетела на плиту, я невольно зажмурилась, поддела второе яйцо, услышалагромкий треск и вскрик Григория:

– О господи!

Сообразив, что случилось нечто непредвиденное,я предусмотрительно шарахнулась в сторону и только тогда открыла глаза. Ничегострашного не произошло. Из сковородки по-прежнему вылезала пена, но это было неново. А Селезнев сидел, задрав голову.

– Ну и ну! – протянул он. – Интересный поворотсюжета. У моей любимой Клары такого никогда не случалось.

Я тоже посмотрела на потолок и подпрыгнула:

– Ни фига себе!

Селезнев, неодобрительно глянув на меня,кивнул.

– Согласен, странное зрелище.

По его тону стало понятно: Григорийкатегорически не одобряет женщин, употребляющих сленговые выражения. Но мнебыло недосуг думать о чистоте речи. Потому что на потолке, прямехонько надплитой, красовалась бело-желтая заплатка.

– Что это? – поразилась я.

– Кусок яичницы, – дрожащим голосом ответилГригорий.

Я еще больше изумилась.

– Как она там очутилась?

– Ты ткнула в сковородку лопаткой, и из неевдруг вылетела часть завтрака и впечаталась в потолок, – объяснил Селезнев,неожиданно отбросив церемонии и перейдя на «ты».

– Не может быть, – засомневалась я. – Чтобыглазунья вот так летала...

– Не трогай ничего! – попросил Григорий.

Но я уже поддела оставшуюся на чугунинеяичницу. Правда, теперь взяла для этой цели не лопатку, а простую столовуюложку.