зрительно-звуковых проекций моей памяти даже самый исчерпывающий словесный доклад не будет до конца понятным и объективным. Да и выразить обыкновенными словами некоторые вещи не получится, все это видеть надо…

— Но сканирование может быть на данном этапе очень вредно. Окончательно пришли в себя вы только сегодня, следы психической травмы могут проявиться в любой момент… Почти полгода одиночества и полной оторванности от мира, да еще в таком безнадежном положении… — тут и тертые поисковики вряд ли выдержали бы (хотя представителей этой профессии я вообще считаю патологически нездоровыми личностями — отшельниками-нелюдимами).

— И несмотря на это, я отлично себя чувствую. Должен вам сказать, все время обратного путешествия я пользовался одной любопытной древней методикой ухода от реальности, которая наверняка даже не снилась ни одному поисковику, и, как видите, она мне отлично помогла сохранить разум. Теперь мой опыт — ваш, я охотно поделюсь с вами апробированной в самых жестких условиях разработкой, — в тон продолжил Эмиль и с лукавой хитринкой добавил: — И я конечно же понимаю, что перед сканированием вы должны обследовать меня со всей тщательностью, на которую только способен отличнейший, предусмотрительнейший врач, который прекрасно осознает, что несет моральную ответственность за своего ретивого пациента.

Доктор улыбнулся:

— Вы — хитрец. И, к моему искреннему удивлению, по-моему, вы действительно уже совсем оправились даже от остаточных следов шока. Не обольщайтесь, это пока только мое предположение.

— И думаю, достаточно обоснованное. — Эмиль тоже улыбнулся, спокойно выдержав испытующий взгляд врача. — Надеюсь, скоро оно превратится в уверенность.

— Так, — врач прищурился и кивнул медсестре, которая стояла рядом и молча слушала разговор, — вы свободны, Селена. А мы тут еще немного погуляем с молодым человеком по берегу.

Селена кивнула и, украдкой благосклонно улыбнувшись Эмилю, удалилась по дорожке к живописно раскинувшемуся среди дюн основному корпусу. Доктор проводил ее взглядом.

Солнце уже почти зашло. Остались только малюсенький лучик и красная полоса на глади моря.

— А вы, милейший юноша, опасный льстец, — сказал, наконец, врач, но тон его был мягким и даже шутливым. — Только не обижайтесь на старого бывалого доктора. На своем веку я повидал множество разных космолетчиков, и их поведение всегда было сродни вашему: лесть и многообещающие посулы врачу и красивый флирт с медсестрами. И я знаю по многолетнему опыту: это неизменный признак выздоровления.

Эмиль пожал плечами:

— Ей-богу, доктор, вы меня раскусили. Обещаю, что в дальнейшем я предприму более тонкие маневры.

— Не старайтесь, стреляного воробья на мякине не проведешь, — с шутливой важностью сказал доктор.

— Вот это да! — удивился Эмиль. — Какое интересное и, судя по всему, очень старинное образное выражение! Откуда такое чудо?

— Увлекаюсь лингвистикой времен разноязычия: знаю несколько старинных языков, коллекционирую и изучаю различные записи того времени, в основном видео- и аудионосители. Очень, знаете ли, неравнодушен к истории.

— Тогда я ваш единомышленник и полностью с вами солидарен в любви к древностям. И это не лесть и не желание вам угодить. Я говорю вполне искренне. Правда, я не занимаюсь вплотную именно старинной лингвистикой. Но ведь она- важная составная часть наследия древних писателей. А уж прелесть смысловой гармонии поэзии тех отдаленных времен вообще невозможно почувствовать, не зная языка оригинала.

— Никогда не думал, что досуговые занятия капитанов-исследователей бывают так далеки от их основного дела. — Доктор оценивающе посмотрел на Эмиля. — И вы ведь не шутите и тем более не лжете, а если в чем-о и обманываете, то делаете это весьма искусно… Надеюсь, мы станем друзьями, несмотря на солидную разницу в возрасте, хотя бы на время вашего здесь пребывания.

— Иногда и не предполагаешь, где найдешь единомышленника, — сказал Эмиль, и они крепко пожали друг другу руки и зашагали бок о бок меж сосен, непринужденно беседуя.

Незаметно совсем стемнело. Взошла луна. Наконец доктор сказал:

— По-моему, нам пора вернуться.

— Да, уже ночь, — согласился Эмиль.

Они направились обратно к строениям. На самом пороге Эмиль оглянулся, поднял руки к небу и, вдохнув полной грудью свежий ночной воздух, сказал:

— Наш мир прекрасен! А Земля — планета истории человечества, самая прекрасная планета во всей Вселенной. Сейчас, после всех испытаний, я чувствую любовь к Родине и гордость за всех людей Содружества еще ярче и сильней, чем прежде. Ведь все познается в сравнении.

Доктор был рядом, молча наблюдая за Эмилем, и, только когда они вошли в помещение, наконец сказал:

— Вы, — молодежь, такие оптимисты! В вас проявляются потрясающая тяга к жизни и одновременно полнейшее презрение к опасностям, способным ее искалечить или даже вообще прекратить. Вы способны удивляться и радоваться каждому дуновению ветерка, каждому необычному камушку и веточке, каждому мимолетному заинтересованному взгляду и одновременно готовы в любой момент без раздумий сунуть голову в жернова самых опасных приключений. Я когда-то, лет эдак двести тому назад, тоже так мог… Кстати, как ваши легкие? Ничего не мешает, не давит?

— Нет. Все в порядке. В полном порядке. Даже удивительно!

— Ничего удивительного. Вы перенесли операцию по практически полной регенерации легочных тканей. Вы конечно же не помните, потому что были в это время под анестезией. Тогда мы вообще еще не знали, придете ли вы в себя и как скоро это случится.

— У меня к вам есть одна просьба, — вдруг сказал Эмиль.

— Я вас внимательно слушаю. И постараюсь помочь, если это в моих силах, — кивнул врач.

Эмиль показал ему шрам — более светлую, чем остальная кожа, и слегка выпуклую полоску на запястье:

— Вот. И на спине тоже. Я хотел бы, чтобы этих следов не стало. — Лицо молодого человека резко погрустнело и посуровело. — Мне будет тяжко объяснять любопытным, что это за шрамы и каким образом они появились. Еще труднее будет чувствовать после этого их искреннюю жалость. Такие подробности случайным людям вообще знать не стоит. Слава Богу, наше гуманное общество уже давно избавилось от подобной варварской жестокости и презрения к человеческой личности. Их происхождение должно заинтересовать лишь ограниченный круг экспертов, да и тем будет поначалу трудно понять, зачем все это со мной делали. Я сам этого долго не понимал, да и сейчас, кажется, не до конца понимаю.

Ева прилетела рано утром. Эмиль случайно увидел в окно ее золотистый флаер. Он сразу узнал машину, ведь она была творением его рук и мало походила на серийную модель: корпус изящнее, гравитатор сильнее, да и цвет был необычным — солнечно-золотистым.

Эмиль прильнул к окну и увидел, как Ева выходит из машины на площадке. Она была чудо как хороша в лучах утреннего солнца. Пушистые, уложенные в венок волосы