мне?» — думал он, и в его душе бушевал яростный огонь полузабытой любви, но на этом «костре» уже закипала полная чаша недоверия, всяких мелких и потому особо колких обид и еще чего-то, он и сам не понимал, чего именно.

Он снова выглянул в окно, и именно в этот момент Ева подняла глаза и увидела его. Тогда он резко распахнул обе створки окна мысленным приказом.

— Эмиль! Я так рада тебя видеть! — закричала она и замахала руками.

— Здравствуй, Ева. Я сейчас выйду. — Его слова прозвучали звонко и одновременно спокойно.

Она стояла перед ним, переминаясь с ноги на ногу, и разглядывала его с нескрываемым любопытством.

— Вы, девушка, добились своего. Вот он, ваш Эмилио Алекси, — сказал доктор. — И раз так получилась, то мне ничего не остается, как оставить вас и не мешать вашему разговору.

Эмиль и Ева провожали врача взглядами, пока дверь коттеджа не закрылась за его спиной. Одновременно с этим Ева шагнула к Эмилю и, обняв за плечи, встала на носочки и прильнула к его губам в поцелуе. Эмиль закрыл глаза. Он вдруг почувствовал… Вернее он ничего не почувствовал: прежней нежности как не бывало, страсти тоже. Поцелуй показался ему холодным и полным какой-то скрытой брезгливой жалости.

«Так, наверное, целуют труп перед погребением, — мелькнула у него почему-то показавшаяся в это мгновение забавной мысль. — И теперь только осталось предать бренное тело безвременно усопшего благородной стихи».

Он улыбнулся своим мыслям, а Ева отпрянула от него, не дождавшись привычной реакции, и с укоризной проговорила:

— Ты бы хоть нагнулся немного, ведь мне трудно дотянуться.

Последовала тягостная пауза. Оба молчали.

— Я хотела тебе сказать… — наконец медленно, без какого-либо чувства начала Ева. — Но здесь мне не уютно, здесь я как-то не решаюсь… Такая обстановка: врач, санаторий…

— А давай улетим отсюда, — предложил Эмиль.

— Улетим? Это ведь нельзя. Ты — болен. Разве тебе позволят? — с сомнением, даже с какой-то еле уловимой издевательской ноткой сказала она.

— Я не собираюсь никого спрашивать. И с чего ты взяла, что я обязательно болен? — Эмиль заметил «шпильку», однако отнесся к ней совершенно равнодушно. — Желаешь покинуть это место — поехали.

Она взяла его под руку, и они неторопливо дошли до флаера. Эмиль сел за управление, Ева — рядом, и машина круто взмыла в небо как золотая птица. Разговора прямо во флаере не получилось, летели всего пять минут. Потом машина приземлилась.

— Куда ты меня завез? — спросила Ева. — Глушь то какая!

— Вообще-то это мой сельский дом, просто ты здесь ни разу не побывала, пока мы жили вместе… Мне это место очень нравится: тишина, покой, природа… Как же давно я здесь не был! Сад, наверное, уже сильно изменился, — ответил Эмиль скорее себе, чем ей.

…Ева первая подошла к калитке и остановилась в нерешительности:

— Как там это открывается?

Эмиль молча толкнул деревянную дверцу и пропустил ее в сад. За разросшимся в человеческий рост кустарником отцветающей желтой розы царило воинственное буйство цветов и трав. Дорожка из круглых плиток вилась меж купами гигантских тигровых лилий и пестрых георгинов и перебегала по узкому мостику через ручей, прячущийся за полосатой осокой и листьями ирисов. Дальше простирался сад из фруктовых деревьев.

— Знаешь, милый… — начала было Ева, но Эмиль остановил ее:

— Не будем объясняться на полпути. Пойдем к дому.

Он покинул проторенный путь и зашагал напрямик прямо по некошеной траве. Ева смотрела ему вслед, пока он не скрылся за кустами. Он стал не таким, каким она знала его раньше. Он изменился почти до неузнаваемости: стал жестким, независимым, и таким сильным и ярким, каким она его никогда не представляла даже в мечтах.

Постояв несколько минут в раздумье, Ева двинулась по дорожке.

…Дом был маленький, в один этаж. Он крепко стоял на невысоком основании из природного камня. За стены цеплялся дикий виноград. Эмиль сидел на ступенях и наблюдал за муравьями, бегущими по своей тропке прямо у крыльца.

Он не поднял головы даже тогда, когда Ева подошла вплотную и дотронулась до его плеча:

— Эмиль, я хочу поговорить с тобой о нас, о наших отношениях… — Она присела рядом с ним и продолжала: — Ты знаешь, я так ждала, что ты вернешься, я не верила, что ты погиб… Правда… Я назвала мальчика твоим именем.

Эмиль, наконец, поглядел на нее:

— Вы с Альфредом назвали сына моим именем? Не ожидал… — Его душа была вконец измучена сумятицей.

— Муж был в рейсе и не знал, — попыталась неуклюже соврать Ева. — Я сама это придумала… Он узнал о моем решении потом… Я тогда думала только о тебе…

— Увековечивать ушедших в небытие, нарекая их именами своих детей, люди придумали очень давно. История знает множество примеров, когда младенцев называли в честь погибших отцов, дедов или просто каких-нибудь считающихся достойными памяти кумиров. Мне, конечно, очень лестно, что тебе пришло в голову назвать вашего с Альфредом ребенка в мою честь…

— Когда он родился, я поняла, что мне нельзя было тебя оставлять… — перебила его Ева. — Я исправлю свою ошибку. Мы снова будем жить вместе…

— А как же муж?

— Он поймет… Наверное, поймет. Я постараюсь ему все объяснить. Я ведь оставила тебя, даже не потрудившись перед этим поговорить. Я ведь обидела тебя, сделала больно… Я так раскаиваюсь…

— Но ведь ты не любишь меня… и по большому счету никогда не любила.

— Зачем ты так? Откуда тебе знать? — Ева смахнула слезы.

— У нас разные интересы. Разное мироощущение… Ты никогда не понимала меня, да и не пыталась понять. Чувства не было уже тогда, нет и сейчас… — Эмиль печально улыбнулся, качнул головой и встал со ступеньки.

Ева тоже порывисто вскочила и вдруг закричала прямо ему в лицо:

— Не знаю! Не знаю! Слышишь! Может быть, ты и прав! Я действительно не понимаю тебя! Не понимаю себя! Не знаю, что делать!

Она замолчала, слезы текли из ее глаз, кулачки были прижаты к груди.

Эмиль смотрел на нее и думал: «Все как в художественной картине о любви — и главная героиня, вся такая прекрасная, мечущаяся и страдающая на красивом фоне крыльца загородного домика, и накал эмоций, и не наигранная искренность… Действие захватывает, однако заранее знаешь — все срежессированная постановка».

Он нежно взял ее за плечи, приблизил к себе, обнял крепко и аккуратно, и сказал:

— Успокойся, милая, тебе не стоит так переживать из-за того, что давно уже в прошлом. Ты ни в чем не виновата. Мы с тобой по-прежнему идем каждый своим путем,