границы, отделяющей наши территории, не существует — от стены темноты до стены света, незримо она перерезает поля, леса, дорогу, город и, конечно же, библиотеку. Почему не установлена чёткая граница, не проведена какая-нибудь линия, не сделана демаркационная полоса? Думаю, в этом нет необходимости, потому что граница проложена здесь…

И Лангобард довольно жёстко потыкал пальцем в бок своего лысого черепа.

— А если уж здесь проложена граница, то никакой другой больше и не требуется. Дама Б избегает встреч со мной всеми возможными способами, она не только красива, но ещё и умна, хитра и очень изворотлива. На других участках границы перехватить её вообще невозможно, она ускользает. Лишь в библиотеке, куда ей, как и мне, приходится заходить по долгу службы во время обхода своего участка — не только для того, чтобы почитать книжки, — удаётся встретиться с ней, взглянуть на неё хоть одним глазком и даже, если повезёт, немного пообщаться.

Прекрасно мне было известно это общение: едва заслышав какой-нибудь шорох в Библиотеке, Лангобард мчался туда сломя голову, задевая кряжистыми конечностями стеллажи, так что множество книг, подобно испуганным птицам, вспархивало с насиженных мест и, трепеща крыльями страниц, падало на пол, составляя печальный шлейф неразделённой любви великана, суетливо топочущего и трясущего длинной взлохмаченной бородой, — в большинстве случаев тревога оказывалась ложной, но иногда Лангобарду всё-таки удавалось перехватить даму Б в каком-нибудь углу библиотечного лабиринта, откуда ей было не так-то просто выскользнуть, и — начиналось воркование! — настоящее курлы-мурлы — словно там голубь, распушив хвост, обхаживал голубку; тогда в обязательном порядке я шёл на этот звук, чтобы взглянуть на картину: в Лангобарде менялось всё — от голоса до фигуры, — слов разобрать нельзя было, все они сливались в сладкозвучную трель, почти соловьиную; и его тело скукоживалось, сворачивалось, складывалось, становилось почти стройным, — всё его существо, изнывая от неразделенной любви, буквально кричало: "Я люблю тебя! Я люблю тебя!"

Она же пребывала в напряженном недоумении — крохотное существо, — прямая его противоположность; когда я впервые её увидел, то именно так и подумал — вот живое существо, которое является прямой противоположностью Лангобарда: он огромный, она маленькая, он угловатый, она — наоборот, — бери любую характеристику, описывающую его, и найдётся противоположная, описывающая её; сходу и нельзя было разглядеть, насколько эта женщина красива, — это как увидеть изысканный узор на перьях быстро пролетевшей мимо птицы, — только вблизи, во время мгновенной и почти случайной её остановки, немного приоткрывалась завеса тайны, которой с таким рвением поклонялся Лангобард, но эти мгновения были настолько короткими, — вряд ли Дама Б была способна замирать хоть на секунду даже во время сна, — что её красота оставляла яркое послевкусие — ощущение непостижимости, неуловимости и недосягаемости. Судя по всему, возрастом она почти не отличалась от Лангобарда, но естественные недостатки, вытекающие из этого, исчезали под ретушью её невероятной подвижности, — ускользали от взгляда, оставляя на виду лишь то, что сами хотели оставить, поэтому даже в этом она была его полной противоположностью: он — старик, она — молодая женщина.

Пойманная сетью липкого внимания, она сохраняла невероятную подвижность в стесненных обстоятельствах, способная в любой момент выскочить из ловушки, — я украдкой наблюдал за этой интересной картиной из-за угла книжного стеллажа, и не замечал в Даме Б раздражения, ненависти или брезгливости, — скорее, это было похоже на легкую обескураженность чрезмерным вниманием Лангобарда, но больше всего в ней прослеживалось — ничем не истребимое любопытство. Ни малейшего сомнения у меня не было, что Дама Б добровольно попадает в силки птицелова и держит под контролем своё кратковременное пребывание в них. Она то и дело бросала на своего навязчивого поклонника пронзительный взгляд, от которого мурашки пробегали по коже: словно нещадно препарировала его скальпелем, снимая слой за слоем, стремясь добраться до самой сути, чтобы посмотреть, откуда исходит его любовь и как она выглядит. Отвечала ему на его воркование, но это даже шёпотом нельзя было назвать: самое близкое, на что это было похоже — шорок листвы в кроне дерева при слабом ветерке; потом раздавался какой-то щелчок, как будто пружина срабатывала или нитка обрывалась, и Дама Б исчезала — никогда не удавалось засечь этот момент, увидеть, каким образом она лишает Лангобарда своего общества — вот она едва колеблется, подобно затихающему маятнику, и вот — её уже нет, растворилась в воздухе. Лангобард всегда потом долго бегал по Библиотеке туда-сюда, принюхивался и подгребал к себе воздух руками — прекрасно понимая, что Даму Б не догнать, но можно ещё какое-то время осязать пространство, в котором она находилась, и дышать воздухом, которым она пользовалась, — пока следы её окончательно не простынут.

Как-то раз мне всё это порядком поднадоело, и я решил задать Лангобарду прямой вопрос, который ему, естественно, не понравился:

— Зачем прибегать к таким ухищрениям и долгому ожиданию ради того, чтобы несколько минут провести в обществе человека, который тебя не любит? Не проще ли выбрать подходящий момент, перейти незримую границу, вломиться к Даме Б в дом и там…

— Ты идиот, братец по имени Тупая-голова? — прервал меня Лангобард. — Перейти границу, вломиться к ней в дом. И что дальше? Объясниться в любви? Припереть к стенке, потребовать прямого ответа — сможет ли она когда-нибудь полюбить меня? Мы оба и без этого знаем, что — нет. Ей, конечно, придётся ответить, но тогда она перестанет дарить мне надежду, и я, скорее всего, — потеряю её навсегда. Хотим ли мы этого? Нет. И, знаешь, почему?

— Знаю, — твердо и быстро сказал я, не позволив Лангобарду продолжить, не дожидаясь моего ответа. — Потому что вы — символы.

И мне удалось на краткое мгновение добиться от Лангобарда не презрительного отношения к моим словам — он даже не стал придумывать для меня нового прозвища.

— Вот именно, — просто согласился он. — Мы с ней — символы неразделенной любви. Её положение ничуть не лучше моего, потому что она влюблена в человека, который не любит её — в идиота, вроде тебя, ничего не понимающего в женщинах. Он, в свою очередь, влюблён в другую женщину, которая не любит его. И меня любит другая женщина — Дама Т, которую не люблю я. С ней я ещё успею тебя познакомить. Она тоже работает свидетелем дороги, её участок начинается от торгового центра и тянется до спортивного комплекса… Тебе ничего не напоминает вся эта печальная цепочка свидетелей, не любимых, но влюбленных, чередующихся таким образом, что между ними никак не выходит взаимности?

— Напоминает, — поспешил я снова с ответом, надеясь и на этот