раз отвертеться от очередного обидного прозвища. — Это похоже на ожерелье, где нить — дорога, бусинки — свидетели, нанизанные на неё строго в определённом порядке: мужчина, женщина, мужчина, женщина, любящий, нелюбимый, любящая, нелюбимая и так далее… В этом есть своя гармония и красота, и тот, кто смог сотворить такое, обладает практически безграничными возможностями, потому что, скорее всего, не существует определённого места, где сходится начало и конец нити, а если и есть, то очень далеко, за гранью нашего восприятия. И, что самое удивительное, у этого ожерелья есть практическое назначение: работая свидетелями дороги, наблюдая за происходящим, фиксируя события на своих участках, обдумывая увиденное и пережитое, составляя отчёты и отправляя их наверх, вы формируете картину мира, — по крайней мере, довольно значительной его части — ведь вы находитесь на острие восприятия, помогающего отличить свет от тьмы, добро от зла, любовь от нелюбви…

— Я гляжу, ты начал много разглагольствовать о том, чего понять не способен, мистер Ум-девать-некуда! — в раздражении произнес Лангобард, наградив меня новым прозвищем. — Бога решил сюда приплести, великого устроителя вселенной, нанизывающего события и людей на нить времени, создателя причудливых ожерелий, не только красивых, но и функциональных? Я бы на твоём месте вообще помалкивал — по крайней мере, до тех пор, пока сам не стал частью этого ожерелья — свидетелем — нелюбимым, но любящим, — да и тогда бы поостерегся рассуждать на эту тему — можно ведь легко зайти в такие дебри, из которых выбраться невозможно, господин Жаждущий-потерять-ум…

В который уже раз Лангобард недвусмысленно намекал, что мне предстоит пойти по его стопам, то есть стать Свидетелем Дороги, чего я не хотел для себя ни в коем случае — одно дело ходить за Лангобардом, ни за что не отвечать, с интересом за всем наблюдать, выслушивать исповеди случайных путников, бессонными ночами под оглушительную трель храпа обдумывать увиденное, услышанное и пережитое, иногда высказываться, чтобы не казаться чересчур замкнутым и нелюдимым, — и никогда не составлять эти дурацкие отчёты, уходящие куда-то наверх, неизвестно кому, исчезающие бесследно, как в прорве, без малейшего намека на хоть какую-то письменную рецензию или устный ответ; я вообще не представлял себя в качестве Свидетеля: сама эта мысль была настолько отталкивающей, что не могла уложиться в моей голове, — тем более не мог я даже вообразить, что Лангобард таскает меня за собой лишь с одной целю — подготовить меня, как своего преемника.

— Если ты вдруг стал таким умным, тогда ответь мне на один вопрос: чего больше всего хочет бог, которого ты так безрассудно приплёл к этому разговору? — я понял, что к этому вопросу Лангобарда надо отнестись очень серьезно, потому что он вдруг встал напротив меня, довольно близко, лицом к лицу, и даже поправил бороду, чтобы она свисала ровно по середине груди и живота, чего вообще никогда не делал — обычно обращаясь ко мне так, словно мое существование — факт далеко не доказанный, и борода его жила отдельной жизнью, готовая в любой момент оторваться от носителя и отправиться в самостоятельное путешествие по миру. И, хотя этот вопрос смутил меня больше, чем я мог себе это представить, я всё же попытался на него хоть как-то ответить:

— Бога не видел никто никогда, поэтому никто не может знать, чего он хочет больше всего.

— Покопайся-ка в своей очень медленно просыпающейся памяти, человек, зовущийся Что-то-мне-память-напрочь-отшибло! На самом её дне ты, наверняка, найдешь книгу под названием библия, а в ней — заповеди господни. Какая из них наиглавнейшая?

Что-то мне не сильно хотелось копаться в голове: книга под названием Библия, вроде бы, потихоньку всплывала из тёмной глубины памяти, словно огромный, утонувший давным-давно корабль, решивший вдруг в нарушение всех законов всплыть на поверхность, чтобы тряхнуть стариной, — но я не мог разглядеть детали: капитанский мостик, палубы, машинное отделение, каюты и тела утонувших пассажиров и экипажа. Я качал головой, давая Лангобарду понять, что на этот раз он не добьётся от меня никакого ответа.

— Возлюби господа бога твоего… В этой наиглавнейшей заповеди — ответ на первый вопрос: господу богу нужен только сам господь бог. И господь бог любит только господа бога. Если бы он сам себя не любил, то не требовал бы любви к себе от других. Понимаешь, к чему я клоню?

Хоть убей, я не понимал, к чему клонит Лангобард — теперь пришло время ему качать головой, демонстрируя сильное разочарование во мне и произносить нравоучение:

— Я не смогу вечно всё разжевывать тебе. Придёт время, когда ты останешься один и будешь самостоятельно принимать решения: для этого тебе надо научиться как можно быстрее выуживать из бездны памяти нужную информацию, анализировать её и делать правильные выводы — без этого тебя очень быстро сдадут в утиль.

Глупости какие! Что за утиль, в который меня сдадут в случае, если я не буду делать правильные выводы? И кто сдаст? Я вообще не хотел всерьёз воспринимать эти слова — я собирался как можно дольше ни за что не отвечать и ни на что не соглашаться, даже если вдруг по мою душу нагрянут Контролёры и начнут мне навязывать работу Свидетелем на каком-нибудь освободившемся участке Дороги, — тогда я просто соберу манатки и сбегу подальше блуждать между Светом и Тьмой, — может быть, поселюсь в Городе, который вытянулся, как кишка, — не имеет, судя по всему, ни начала, ни конца, а живут в нём беспечные люди, ни за что не отвечающие, ничего не производящие, не делающие правильных выводов, не составляющие отчётов, получающие даром всё, что им заблагорассудится и бесконтрольно потребляющие это в неограниченных количествах. Затеряться там проще, скрыться от любых Контролёров, которым вдруг вздумается взять надо мной шефство.

— Нет никакого практического назначения у этого ожерелья, — продолжал Лангобард назидательным тоном. — Всё это иллюзия, необходимая для поддержания в нас работоспособности на должном уровне. Назначение у нас только одно — чисто эстетическое, служить одним из бесчисленных украшений создателя вселенной, любящего себя больше, чем мы можем это вообразить. И задача у нас одна — соответствовать своей сути, блистать не ради себя, покуда не погаснем, после чего нам подберут подходящую замену, обновят ожерелье, а нас утилизируют.

— Глупость всё это! — не смог удержаться я от возражения. — Ваши личные измышления, не имеющие ничего общего с действительностью.

— Никто не вечен, кроме создателя. Опять ты не хочешь заглядывать в бездну своей памяти, — что-то Лангобард как-то сник на этой теме, даже ростом стал меньше, голосом тише; я чувствовал, что могу при желании