— Все живут вечно по определению, не вечные только те, кто сам этого хочет и делает выбор в пользу прекращения своего существования, но и тогда не лишается последнего шанса вновь пробудиться к жизни, если вдруг захочет разгореться, подобно искре, бесцельно мечущейся в бескрайней пустоте. Вот какую информацию я обнаруживаю в бездне своей памяти.

Лангобард оставил мои слова без ответа, но при этом всё равно не стал похож на муху, которую можно с легкостью прихлопнуть, — более того, энергия, загнанная в угол внутри него, готова была вырваться наружу разрушительным смерчем, — что-то не очень мне хотелось быть с ним рядом в этот момент!

Так всегда бывало: мы выходили из Библиотеки до крайности обозлённые друг на друга, молча и хмуро зыркая по сторонам, готовые пустить в ход кулаки, дай только повод — Лангобард некоторое время не выполнял свои служебные обязанности, игнорировал всё происходящее, не замечал путников, нуждающихся во внимании, но время шло, картинка менялась, и наше состояние вместе с ней: Лангобард первый начинал говорить, — если бы не он, я бы, наверняка, молчал до скончания века, — выдавал что-нибудь вроде "Ты видел какие уши у того путника? Одно оттопырено, другое висит. И так жалобно смотрел на нас, словно говоря: "Ну заговорите со мной, заговорите! Никто этого не делает из-за моих ушей, потому что они противоречат друг другу. Поэтому я хочу навеки погрузиться во тьму, чтобы не думать больше об этом", и хохотал чуть ли не до упаду, потом начинал придумывать план, как бы ему так обойти свой участок в Торговом центре, чтобы избежать встречи с Дамой Т, которая, наверняка, уже караулит его там, как улизнуть, едва заметив её, и не вызвать подозрения в том, что он намеренно избегает с ней встречи, и какой придумать повод поскорее уйти, если она его всё же поймает, — не случалось такого, чтобы Дама Т не поймала его, отчасти потому, что Лангобард, как и Дама Б, позволял поймать себя: когда становилось понятно, что ускользнуть не получится, Лангобард говорил одно и то же "Это конец! Дама Т провела нас вокруг пальца. Не ожидал я её здесь встретить в это время — хитрый ход… Ну, что ж, есть повод вас познакомить". И он, каждый раз, тщательнейшим образом знакомил нас, рассказывая ей обо мне, а мне о ней всё, что мы уже знали наизусть. Понимая, что прерывать его чревато непредсказуемыми последствиями, мы молчали, делая вид, как будто видим друг друга впервые, — изредка, улучив мгновение, Дама Т вставляла какое-нибудь слово, которое Лангобард стремился оборвать на корню, но наступало всё-таки мгновение, когда силы его, необходимые на продолжение пустой болтовни, иссякали, и он умолкал, позволяя Даме Т овладеть ситуацией — она была, кстати говоря, на удивление интересна и словоохотлива, рассказывала разные захватывающие истории о недавних своих встречах и приключениях. Лангобард слушал её с демонстративно скучающим видом, непрерывно громко позевывая, чего нельзя было сказать обо мне — я с большим удовольствием её слушал, вместе с ней смеялся и грустил, разгадывал чужие загадки и придумывал собственные. Потом Лангобард, измученный тщетными попытками придумать какой-нибудь повод, чтобы уйти, говорил: "Ну, вижу вам тут и без меня хорошо! Желаю здравствовать!" И уходил, несмотря на отчаянные заверения Дамы Т, что нам без него будет плохо, — я торопливо откланивался, извинялся за его неучтивость и догонял его, — остаться с Дамой Т наедине я по понятным причинам не рисковал.

Раз в несколько дней Лангобард затаривался в Торговом центре продуктами для своего нехитрого варева: проходя мимо стеллажей, не глядя, выхватывал — консервы и упаковки, бросал в рюкзак, — отслеживать хоть какую-то закономерность, составляющую рецепт его блюда, было совершенно бессмысленно, потому что ингредиенты менялись, — постоянным оставалось лишь их общее число, — пятнадцать, — почему-то Лангобард считал, что именно это число играет определяющее значение для получения одинакового результата, — новое его варево по вкусу практически не отличалось от старого. Меня эта особенность не переставала удивлять! Лангобард шагал быстро вдоль стеллажей, вслух ведя счёт взятым продуктам, — в этот момент ни в коем случае нельзя было его трогать, отвлекать, — сбиваясь со счета, он бранился на чём свет стоит, вываливал всё содержимое рюкзака, куда попало, и начинал сбор заново, резко и громко произнося, словно вбивая слова-гвозди себе и всем окружающим, если таковые, кроме меня и Дамы Т, имелись, прямиком в мозг: "Один! Два!.. Пятнадцать!"

Обед — счастливейшая пора для меня, если можно так назвать примерно пол часа свободного времени, подобная волшебному мешку Санта Клауса или Деда Мороза, битком набитому подарками, предназначенными только одному человеку — мне — что успеешь вытащить за это время из него, всё твоё! Организм Лангобарда проявлял в этом деле особенную пунктуальность: позевывающим ртом и слипающимися веками начинал призывать хозяина к срочному возвращению домой, чтобы там сначала съесть увесистую порцию варева, выпить полную чашу пойла, а потом — приступить к послеобеденному сну. На весь этот период я переставал существовать для Лангобарда — казалось, он не обращал на меня ни малейшего внимания, бурчал что-то невнятное себе под нос, разогревал еду и питьё в котлах, висящих на крюках в камине, трапезничал не спеша, после чего падал, как подкошенный, на ложе, покрытое шкурами, и, ещё в воздухе, не рухнув окончательно, начинал храпеть на весь замок, — я ждал этого мгновения, наверное, с таким же нетерпением, как юный любовник ждёт первого свидания с возлюбленной, — поначалу я просто бесцельно бродил внутри замка, снаружи и в ближайших его окрестностях, — по сути в радиусе, позволяющем слышать храп, — и как только он прекращался, я со всех ног бросался в замок, откуда уже доносились бешенные вопли проснувшегося Лангобарда: "Ты где, чёрт бы тебя побрал?! Я, конечно, безумно рад, что не вижу твоей рожи сразу, как только открываю глаза после сна. Уж лучше бы в такие мгновения мне видеть Даму Б, чем тебя, но, так как это невозможно, то уж лучше видеть тебя, чем Даму Т, что значительно хуже, чем не видеть вообще ничего! Так что, будь любезен, покажись незамедлительно, иначе я буду очень расстроен!" И я показывался, стараясь не подавать виду, насколько это было возможно, что запыхался, и отвечал на его вопрос "Где был и что делал, пока я спал?" — "Копошился в помойке своей памяти!" — ещё были варианты сравнения памяти с — выгребной ямой, свалкой, клоакой, отхожим местом, канавой и тому подобное, — такой ответ Лангобарда