более или менее устраивал, после чего он кивал головой, махал рукой, подтверждая, что от моей памяти ничего хорошего ожидать не следует, и мы отправлялись на послеобеденный обход участка, граничащего с Городом — по сути это была его окраина; мы шли по ней зигзагами, выписывая замысловатые узоры, стараясь не повторяться, но всё равно перед нами всегда открывалось одно и то же: сначала лес, который мы проходили насквозь, потом — пустырь, нежилой сектор с какими-то складами и ангарами, — жилого сектора касались едва, — шли обратно другим путём, но очень похожим на предыдущий — нежилой сектор, пустырь, лес, и снова поворачивали в сторону Города, — так до тех пор, пока наш участок не заканчивался, после чего наконец-то отправлялись домой.

Странное ощущение у меня возникало, когда мы волнообразно двигались по участку, граничащему с Городом: меня словно укачивало, я становился, как пьяный, так что под конец пути шёл на заплетающихся ногах — не от накопившейся усталости за день, а от пьянящего чувства в голове, вызванного действием контрастных, противоречащих друг другу, картин: Лесная чаща, куда мы ненадолго углублялись, погружаясь в сумрак и тишину бурной растительности — с одной стороны. Город, куда мы тоже заходили, окунаясь в шум бесчисленных улиц, создаваемый транспортом и пешеходами — с другой. Лангобард останавливался ненадолго, — что в Лесу, что в Городе, — замирал, словно стекленел, глядел прямо перед собой; и мне приходилось делать тоже самое, — первое время без понимания того, зачем это нужно, но потом до меня дошло: в таком состоянии обострялась чувствительность, слух, зрение, обоняние — шум Города становился неоднородным, приобретал какую-то насыщенную осмысленность, доносились отдельные голоса людей, беседующих на ходу или за столиками кафе, можно было услышать отдельные слова, а по интонации догадаться о смысле той или иной фразы, становились заметны детали одежды и особенности внешности горожан, выделялись запахи напитков и еды, которые они поглощали в изобилии на каждом шагу; нагромождения домов, разрезанные оврагами улиц, разбитые островами площадей, не казались такими уж и хаотичными, как с первого взгляда, — в них прослеживалась какая-то особенная гармоничность и красота. В Лесу обострившиеся — благодаря неподвижности — чувства тоже приносили свои плоды: вся эта бурная растительность не воспринималась, как бессмысленное нагромождение стволов, веток, листьев и хвоинок, — под музыку ветра они двигались в продуманном и разученном до мелочей танце, — единственное, чего в нём не хватало, так это живности, птиц, животных и насекомых, — это смотрелось противоестественно и пугающе, — так бы, наверняка, выглядел Город без людей. Но эта противоестественность привносила некую нотку в общую картину, без которой она смотрелась бы слишком пафосно и натянуто, — как ни странно, отсутствие живности в Лесу придавало картине больше правдивости и естественности: наверное, где-то в другом месте этой живности было навалом, но здесь она, и правда, была совершенно лишней, поэтому, наверное, и отсутствовала.

В Городе, куда нас с Лангобардом иногда заносило, мы стояли в людных местах, как вкопанные посреди тротуара, а людской поток безропотно и терпеливо обтекал нас, словно мы два валуна на пути у реки, — была в этом потоке нерушимая уверенность в том, что если у него не получается сдвинуть нас с места и покатить за собой, то надо подождать, постепенно источить нас до размера песчинок и унести неизвестно куда, — редко кто обращал на нас внимание в толпе и останавливался, чтобы пообщаться; чаще такое случалось в нежилом секторе, на пустыре и — особенно — в Лесу, по которому шастало много странных и необычных личностей, весь он был испещрен тропками, — по ним при желании можно было блуждать вечно, — может быть, кто-то и блуждал, не заходя в Город, не проходя его насквозь, чтобы погрузиться в Свет, или пересечь Дорогу, чтобы выйти к Реке и утонуть во Тьме, добравшись до неё вплавь. Лангобард называл таких путников лесовиками и призывал меня быть с ними максимально осторожным.

— Город — это лес, замаскированный под город, а лес — это город, замаскированный под лес. Так что по сути город и лес — это одно и то же — нечто, прячущееся и маскирующееся, чему доверять нельзя. Запомни это крепко-накрепко! — назидательным тоном объяснял Лангобард.

— Как же одно?! В городе камни, асфальт, машины и люди, в лесу деревья, птицы, звери и насекомые, — обычно так возражал я.

— Человек по имени Глупости-лезут-из-головы, всё что ты перечислил — лишь антураж, маскировка, у которой одно назначение — надуть тебя.

— Но ведь в нашем лесу нет никакой живности, следовательно, это просто лес.

— То, что в нашем лесу нет живности, не означает, что её нет в других местах. Это, во-первых. А во-вторых, отсутствие живности лишь подтверждает мои слова на счёт маскировки. Просто наш лес — это кусок сломанного антуража. Придут ремонтники — и всё починят. И, в-третьих, чем тебе лесовики — не живность? Просто тут их много, — думаю, значительно больше, чем на соседних участках, — по простой причине — они заполнили пустую нишу. Нет кротов и червей: подземные лесовики копают норы. Нет зверья: наземные лесовики блуждают между деревьев, строят шалаши. Нет птиц и насекомых: надземные лесовики забираются на деревья и там сплетают из веток домики. И все они одинаково опасны. Едва завидев нас, они спешат спуститься с дерева, вылезти из норы или просто выйти из чащи, чтобы, как минимум, проследить за нами, пока мы идём по лесу, и, как максимум, подойти к нам, завести беседу, разжалобить, втереться в доверие — с одной лишь целью: нащупать слабое место и воспользоваться им…

— Как? Что они могут нам сделать? — спросил я, не скрывая раздражения, потому что, реально, не понимал, чем эти, так называемые лесовики, могут кому-либо навредить. Ими, действительно, буквально кишел Лес — казалось, они прячутся за каждым кустом и деревом, но назвать их хитрыми, агрессивными и, тем более, опасными я никак не мог, безобиднейшие создания, боящиеся собственной тени, всегда очень вежливые, издалека наблюдающие, спрашивающие разрешения подойти ближе, говорящие тихо, ничего не требующие и не просящие, задающие скромные вопросы, рассказывающие непримечательные эпизоды из своей жизни, жалеющие себя и всех остальных, часто плачущие по малейшему поводу, моментально исчезающие, стоит им лишь заподозрить, что собеседник начал ими по какой-то причине тяготиться.

— Смотрю, ты прямо рвешься получить новое имя Наивный-дурак… Тебе это надо? Ты что, думаешь лесовики просто так в лесу прячутся, из чистой любви к природе? Просто так они к нам со своими расспросами и рассказами лезут? Плачут на каждом шагу, нас разжалобить пытаются? Да это