коровьей туши – треть мне и две трети справедливейшему Шарифбеку. – Ходжа обернулся к кази и почтительно склонил голову, приложив ладонь к груди.

– Справедливо, – согласился Шарифбек, облизнувшись. – Тут я с тобой полностью согласен.

– О Шарифбек! – воскликнул, падая на колени, Сахоб.

– Все, иди! Да не забудь принести нам с кази шашлык, слышишь? Что касается этого босяка…

– Он может идти, досточтимый Шарифбек, поскольку ни в чем неповинен.

– Мда! – только и сказал кази, которому хотелось положить в свой карман часть назначенной Насреддином суммы. – Ты можешь идти. И ходжа, налей мне, наконец, чаю!..

Жалобщики валили без остановки целый день, и уже к вечеру ходжа изнемогал от усталости, а от глупостей, которые ему приходилось выслушивать, у него кружилась голова, но «больной» Шарифбек никак не мог остановиться. Гора мешочков с деньгами росла у его ног, и он уже давно позабыл о причине, по которой решил сделать Насреддина кази. Он едва не визжал от счастья, когда ходжа вытаскивал деньги из очередного проигравшего дело просителя, которыми сегодня оказывались исключительно люди из числа обеспеченных и даже богатых. Такого прибыльного дня у него давно не было, если вообще когда-нибудь был. Но наконец и Шарифбек пресытился, устало завозился на подложенных ему под бок мягких подушках и дал отмашку закрыть двери.

– Все, на сегодня достаточно! – сказал он, усаживаясь.

Двое стражников закрыли двери перед носом очередной пары торговцев, и в комнате воцарилась тишина.

– Ты удивил меня ходжа. У тебя явные способности к работе кази.

– Рад был вам помочь, уважаемый Шарифбек,

Насреддин спустил затекшие ноги с возвышения, размял их и засобирался домой. Потуже затянув пояс халата, он наклонился и стал складывать мешочки с деньгами себе за пазуху. Шарифбек сначала онемел, глядя, как быстро убывает приличная гора денег, но потом очухался, не на шутку забеспокоившись.

– Постой, ходжа, что это ты делаешь?

– Я беру свою часть дохода. Ведь это я вершил правосудие, а не вы.

– Но не много ли ты берешь? Все-таки я назначил тебя кази, значит, и мне причитается… э-э… часть денег.

– Разве я спорю с этим? – Ходжа засунул еще один мешочек за пазуху, а остальные ногой подвинул к кази. – Вот ваша доля!

– Но здесь же меньше, чем ты взял себе! – охнул Шарифбек.

– Разве может быть иначе? Большую часть работы выполнил я, выходит, и денег я должен получить больше. Впрочем, – ходжа засунул руку за пазуху и вынул последний мешочек, – вы правы. Вот вам за то, что устроили меня кази.

– Ох, ходжа! – Шарифбек навалился на мешочки, сграбастал их и притянул к себе. – Жадность – великий грех.

– Я тоже так считаю, почтенный кази. И поэтому пусть он лучше ляжет на меня, чем на вас, на больного человека! – с этими словами ходжа подхватил свою часть коровьей туши, которую притащил Сахоб, и направился к дверям, но у самого выхода обернулся. – Да, если вы не поправитесь, то завтра зовите меня снова. Я с удовольствием подменю вас еще раз.

– Нет, нет, спасибо тебе, Насреддин. Я уже чувствую себя гораздо лучше.

– Что ж, рад за вас, почтенный кази, – сказал ходжа и выскользнул на улицу.

Как только двери за ним закрылись, Шарифбек набросился на мешочки. Раскрывая их по очереди, он осыпал себя звонкими монетами, но в какой-то момент застыл с очередным кошелем в руках, потом выронил его, медленно обхватил голову руками и закачался из стороны в сторону.

– Ой-ё-о-о! – застонал он. – Что же я натворил? Что я натворил?

И тут его дом начал наполняться недовольными богачами, теми, которые согласились помочь ему в изобличении Насреддина в глупости, а в результате распрощались с деньгами. Пришли, конечно, не все, а самые влиятельные – остальные предпочли не связываться с кази.

– Скажи, почтенный кази, – начал Нури, погоревший на деле о неуплате сверхналога на дождь. – Разве о таком исходе мы договаривались?

– Нет, ты прав, – вздохнул несчастный Шарифбек.

– Разве не ты нам обещал, что Насреддин непременно останется в дураках?

– Обещал, – повесил нос кази.

– Но ответь нам: почему же в дураках остались мы?

– И кто нам вернет наши деньги? – добавил Ахматбей.

Шарифбек с тоской окинул взглядом рассыпанные вокруг него монеты.

Когда богатеи убрались восвояси, у кази осталось лишь жалких десять монет. Шарифбек долго разглядывал их, держа на раскрытой ладони, потом разозлился и запустил ими в стену, и те, радостно звеня, запрыгали, закружились по полу.

Глава 18. Что посеешь, то и пожнешь

– Итого три тысячи сто динаров, – закончил подсчет денег ходжа, аккуратно ссыпая монеты обратно в мешочки. – Неплохой доход за день, правда, Икрам?

Он подмигнул дехканину, сидящему напротив него с отвалившейся на грудь челюстью. Ему никогда в жизни еще не доводилось видеть подобной кучи денег, даже во сне.

– Вместе с деньгами муллы выходит восемь тысяч с маленьким хвостиком. Спасибо добрейшему кази.

– Маленьким? – сглотнул Икрам, зачем-то утерев лицо платком. – Ты смеешься надо мной, ходжа? Столько денег! Да это же…

– Что?

– Нет, ничего. Но как ты собираешься поступить со всем этим богатством? Наверно сделаешь важным баем.

– Если ты еще хоть раз скажешь обо мне подобное или даже подумаешь, я сильно обижусь на тебя, так и знай. Спрячь их в подпол, они нам еще пригодятся.

– Да, конечно, – пробормотал Икрам, беря в охапку увесистые мешочки. Он ушел в дом, быстро спустился в погреб и, вытащив один из кирпичей, за которым обнаружилось пустое пространство, сложил туда деньги. Затем задвинул кирпич на место и вернулся к ходже. – Столько денег, столько денег! О Аллах.

– Берегись, Икрам! – предупредил дехканина ходжа. – Это страшная болезнь, приносящая лишь горе и страдания, хотя на вкус и напоминает сладкое вино. Она делает человека слепым и глухим ко всему вокруг, а заканчивается, как правило, безумием. Взгляни на муллу, на Зарифа, на кази – они тоже польстились на фальшивый блеск золота и утратили все человеческие качества. Хочешь стать таким же?

– Не хочу, ходжа. Но столько денег!..

– Ты неисправим. Но ответь мне, куда запропал Саид?

– Кажется, он зачем-то пошел на базар.

– На базар?

– Да. Сегодня ходит уже третий раз, но каждый раз возвращается с пустыми руками.

– Кажется, я знаю, в чем дело, – вздохнул Насреддин: «Любовь – тоже болезнь. Она, как и золото, отнимает разум, терзает душу и приводит к страданиям. Или к счастью. Но это неопасная болезнь. Ей можно и нужно болеть всю жизнь».

– В чем же?

– Спроси лучше Саида, когда он вернется.

– А вот и он, кстати! – воскликнул Икрам, заслышав знакомую торопливую походку.