— Мы отложим разговор на потом. — Сухо произнёс он, понимая, что никакого разговора не будет. Миша приготовился выслушать речь Бориса, полную сочувствия и понимания, а может, жалости и нравоучений. Но Борис сохранил достоинство Миши, предпочтя вернуться к предложению Туманова.

— Ты согласен поехать на Алтай? — спросил он Мишу снова.

— Не хочу уезжать, не помирившись с мамой, — промолвил Миша. Борис, ободрённый его согласием, пообещал устроить встречу.

Михаил укладывал вещи в чемодан, задумчиво оглядывая комнату. Берта готовила на кухне чай после того, как они закончили уборку квартиры. Тоскливая пустота поселилась в каждом уголке жилища Миши. Мэтью поскуливал, ощущая скорый отъезд хозяина.

— Хочешь я заберу малыша с собой, сынок? — спросила она. Миша обнял мать за плечи, как давно не делал… Хотел ответить, но она вдруг прижала его, высокого, широкоплечего, но такого… маленького в ее глазах и тихонько заплакала.

— Мишенька, я так хочу все исправить… Прости меня за папу, за то, что скрывала его от тебя… Моя гордость и обида застилали глаза столько лет. Я не думала о тебе, только о себе! Подогревала свою ненависть ко Льву каждый день! — громко всхлипывала Берта. — Всю жизнь ненавидела его за ту ошибку, не жила, не видела радости и счастья…

— Мама, прошу тебя, успокойся, — ответил Миша, гладя ее по голове. Высокая строгая Берта в одно мгновение стала сгорбленной маленькой старушкой. — Я не вправе осуждать тебя за то, что не смогла простить отцу измену. Понимаю, что такое предательство… Предателей нельзя прощать, никогда.

— Сынок, одумайся, родной! — воскликнула она. — Если ты любишь эту девочку, забудь обо всем! Непрощение разъедает тебя изнутри, как адское пламя…

— Не могу. — выдохнул он. — Не хочу обсуждать это, прости…

Визит матери порадовал Мишу. Даже болезненные темы, которые в разговоре поднимала Берта, не разозлили его. Он отмахивался от ее вопросов и переводил беседу в другое русло.

На прощанье она обняла Мишу и, подхватив Мэтью на руки, уехала домой.

Весь день квартиру Миши атаковали визитеры: Хризантемов явился проводить его в рабочую поездку, о которой специально во всеуслышание объявил Борислав. Фил предложил поехать вместе, заручившись разрешением руководства холдинга, но Михаил отказался.

Взволнованная Варвара Степановна приехала попрощаться с «Мишенькой», словно ему предстояло полное опасностей и невзгод путешествие.

В дверях она столкнулась с Борисом. Он, как и обещал, подготовил документы по проектам и привёз их Мише. Он без особого интереса взял протянутую дядей папку. Она содержала весь креатив, трудолюбие, раздражение и недоумение сотрудников холдинга, в срочном порядке состряпавших бизнес-план.

— Даже не посмотришь? — хитро спросил Борис Мишу.

— Ознакомлюсь, как только доберусь до Данилы Ивановича, — ответил молодой человек, впервые за двадцать семь лет произнося имя родного деда.

— Миша, к тебе рвалась Ангелина… — замялся Борис. — Я взял на себя смелость запретить ей…

— Боря, считай это первым вмешательством в мою жизнь, за которое я тебе благодарен. — воскликнул молодой человек. — К тому же она приезжала несколько дней назад.

— Что ей было нужно? — строго произнес Борис.

— Просила, чтобы мы с ней… чтобы я ее… — выдавил Миша, вспоминая униженное лицо Ангелины, жаждущей ласку.

— Я понял, неужели ты… — лицо Бориса вытянулось от разочарования.

— Я ее прогнал, Борь.

Борис выдохнул с облегчением и проводил Мишу к машине.

Грозовое небо, море во время штиля… Серые и безжизненные, глаза Даши напоминали золу, оставшуюся после пожара, или выжженную пустыню.

На память приходили другие сравнения, другие глаза — тёплые, янтарные…

«Как я люблю твои глаза, Даша. Посмотри на меня»

«Твои глаза, как васильковое поле, Даша…»

«Считай это моей слабостью… Смотреть в твои глаза, когда ты…»

Воспоминания о словах Миши били словно хлыстом, заставляя тело отзываться желанием… Хотелось услышать их наяву, каждой клеточкой впитать ласкающий хрипловатый шёпот…

Даша всхлипнула и вытерла слёзы бумажной салфеткой. Она не хотела расстраивать папу ещё больше. Крылов расхаживал по кабинету Борислава Колосовского и разговаривал по телефону, нервно покусывая кончик ручки. Половицы старинного паркета тонко поскрипывали под тяжестью его уверенных, нетерпеливых шагов. Вынужденный отпуск раздражал Крылова, он не привык руководить бизнесом на расстоянии. На него давил высокий белоснежный потолок со встроенными светильниками, светло-зелёные гладкие стены уютной комнаты, но Даша понимала, что дело не в стенах и потолке, а в обиде на Колосовских… Голос Крылова слился с шумом включённого в соседней комнате телевизора. Даша поднялась с кресла и подошла к зеркалу, придирчиво разглядывая своё лицо: щеки раскраснелись от слез, глаза опухли.

«Михаил Колосовский разрушает то, к чему прикасается, ломает так, чтобы никто другой не посмел воспользоваться вещью после него!» — вспомнились резкие слова Киры.

«Кира, ты меня считаешь вещью?» — возмутилась тогда Даша.

«Ты сама так считаешь!» — отрезала Кира.

А может Кира права, и все, что произошло между ними — ложь и притворство? Все, что Даша видела в его глазах — одна лишь похоть? А красивые фразы, комплименты — слова-штамповки для каждой дурочки, которую Миша хочет затащить в постель?

Любовь прощает и всему верит. А он не простил…

Даша вздрогнула от шума открывающейся двери. В проеме застыл отец с телефонной трубкой в руках. Даша натянула на лицо улыбку и спрятала влажную салфетку в кармане джинсов. Ее проклятая любовь всему верит! Даже собственным фантазиям! А ещё долготерпит…

— Дашенька, ты опять плакала? — лоб Крылова прочертила напряжённая складка.

— Все в порядке, пап. Мне нужно время. — прошептала не своим голосом.

Крылов прижал ее к себе и погладил по голове. Даша до боли сжала челюсти, чтобы не разрыдаться от его ласки. Она похлопала отца по плечу и отстранилась, сделав вид, что вспомнила о важном деле.

— Он уехал, дочка. Далеко и, надеюсь, надолго. — ласково погладив Дашу по щеке, сказал Крылов. Даша поняла, что речь о Мише — отец избегал называть ее бывшего мужа по имени.

— Вот и хорошо. — Выдавила она, с ужасом понимая, что отец неотрывно смотрит на ее дрожащий подбородок.

— Время — плохой доктор, дочка. Раны заживут, но шрамы всегда будут напоминать о пережитой боли. Надо научиться жить дальше… Знаешь, когда умерла твоя мама…

— Папочка, не надо, прошу тебя. — пролепетала она. — Миша живой, а я… я научусь жить дальше. Обещаю.