— Спасибо, внучок, оставь порцию дровишек на завтра.

Он похлопал Мишу по плечу и позвал в дом.

Михаил устало выдохнул, вытирая пот со лба и груди. Почему же с дедушкой так легко? Он молчит и не лезет в душу, но доброта льётся из него невидимыми лучами, проникает в ноющую пустоту Мишиного сердца.

Выйдя из душа, он уловил аромат еды, доносящийся из кухни. Данила Иванович хлопотал возле плиты. Миша прохаживался по гостиной, осматривая дом деда. Стены украшали черно-белые фотографии молодого Данилы Ивановича с друзьями во время речной прогулки на байдарках. На других кадрах дед запечатлён сидящим верхом на убитом лосе. Заботливо хранимые старые фото в аккуратных деревянных рамочках вмещали, казалось, целую эпоху, десятки судеб и жизней…

— Дед, ты создал уголок памяти. — воскликнул Миша, всматриваясь в изображение маленького отца. — Неужели это отец?

Дедушка отозвался из кухни, не отрываясь от готовки:

— Не угадал, сынок, это твой дед собственной персоной!

Вдруг внимание Миши привлекли до боли знакомые фотографии, лежащие на деревянном стареньком комоде. Если бы не уголок, торчащий из папки, снимки так и остались незамеченными.

На одной из них смешной и взъерошенный Мишенька сидит на высоком табурете возле новогодней елки. А вот он постарше — на чемпионате Европы, во время награждения финалистов. По внезапно повисшему молчанию внука Данила Иванович почувствовал неладное.

— Что за черт… — выругался Миша и застыл, застигнутый дедом врасплох.

Он перебирал фотографии дрожащими руками, цепляя взглядом записи на обороте: «Мишенька в первом классе», «Мише десять лет», «Горжусь моим спортсменом».

— Черт! Ты знал, что я есть? Знал и не хотел меня видеть? — в его взгляде сосредоточилось недоумение.

— Послушай… — возразил дедушка. — Я не посмел вторгаться в твою жизнь, пойми… Берта скрыла от Льва беременность, я узнал, когда тебе исполнилось семь лет.

— Об этом я знаю. А почему потом не приехал? И откуда все эти снимки? — промолвил Миша. Жгучая боль разлилась в его сердце затапливая.

— Какая теперь разница, сынок? Жалел ли я, что не приезжал и не требовал права на общение с тобой? Жалел… — выдохнул он. — Каждый день просыпался с сожалением о потерянном времени, ведь у меня никого нет…

Данила Иванович помешал горящие в камине поленья, скрывая затопившее волнение.

Миша сглотнул горький ком в горле, подошёл и крепко обнял Данилу Ивановича.

— В сожалении нет смысла, дед. Давай жить дальше.

С ним было удивительно легко. Скрытный по натуре Миша был благодарен дедушке за отсутствие наставлений и советов. Этим качеством он в большей степени напоминал Борю, нежели Льва, вероломно испортившего Мише жизнь.

Казалось, деду доставляет огромное удовольствие рассказывать о себе и кормить внука вкусностями, нежели вникать в его проблемы.

«Варвара Степановна в мужском обличье», — охарактеризовал Данилу Ивановича Миша в разговоре с Борисом.

Месяц пролетел словно один день. Насыщенные будни, проводимые в кабинетах градоначальников, заканчивались уютными вечерами в гостиной.

Дедушка разжигал камин, прогоняя дышащую осенью прохладу, подбрасывал дрова в очаг и расспрашивал внука о работе.

— И что Кузнецов, не прогнал тебя? — прокряхтел он, протягивая ладони к огню. Речь шла о министре строительства и архитектуры.

— Он в отпуске. — Выдохнул Миша с досадой. — Подожду его возвращения, если ты не против.

— Знаешь, какому правилу я следовал всю жизнь? — произнес дед, а Миша, загипнотизированный созерцанием пламени, лижущего дрова, встрепенулся.

— Какому? — спросил Миша, понимая, что настал момент «того самого» разговора, который он стремился избежать.

— Молчать, если не спрашивают, — твёрдо ответил дед, чеканя каждое слово. — Не давать советов, если в них не нуждаются.

— Как ты заметил, я тоже следую этим правилам, — возразил Миша.

Данила Иванович протянул внуку чашку с горячим чаем, приготовленным по фирменному, одному ему известному, старинному алтайскому рецепту, и ответил:

— Мне казалось, мы подружились… Расскажи мне, сынок. Мне больно видеть тебя таким одиноким…

— С чего ты взял? Я все время занят проектами… Мне некогда думать о…

— О ней? — спросил дед.

— Да… — с досадой произнёс Миша.

— Сколько ты у меня гостишь? — хитро спросил дедушка.

— Тридцать восемь дней, — ответил Михаил. — Я верил, станет легче. С каждым долгим и мучительным днём я думаю о ней все больше…

Слова сочились наружу, бурлили в его устах сбивчивым рассказом о Даше. Данила Иванович внимательно слушал Мишу, радуясь тому, что последняя преграда между ними сломлена.

— Я не контролирую свою жизнь. Ты это хотел услышать? — с досадой произнёс он. — Всегда считал, что каждый шаг и поступок подчинены мне и только мне… Но с недавнего времени моя жизнь как переходящий приз, с которым играют все — Бог, Дьявол и синеглазая нимфа в придачу!

— Ты ошибаешься, сынок, вот что я скажу. Можно заставить силой или обманом жениться, но полюбить — никогда! И ещё: знаешь, какое самое сильное людское заблуждение? — спросил Данила Иванович, подливая ароматный чай.

— Какое?

— В том, что мы считаем себя свободными.

— Дед, ты кладезь мудрости. — улыбнулся Миша. Откровения разбередили сердце, оно предательски заныло, словно его расковыряли тупым ножом. Боль не казалась теперь мучительной и опустошающей. Миша пил ее большими глотками и чувствовал терпкий привкус собственных заблуждений на языке.

Он сжимал кожаный руль автомобиля, вдавливая педаль газа в пол, и напряжённо всматривался в чернильную бездну ночи. Окна в салоне были приоткрыты, а рокоту двигателя вторил шорох шин по асфальту.

«Куда ты поедешь, сынок? Я уже пожалел, что затеял этот разговор…» — всплыли слова Данилы Ивановича. Старик посетовал и сразу же собрал внуку провизию в дорогу. Он обладал удивительным свойством прятать мудрость за суетливостью.

А ещё Миша вспомнил историю о бабушке — Клавдии Алексеевне. Она умерла так и не узнав, что у неё есть внук. Дед рассказывал о своей любви, о том, как они с Клавой первый раз поцеловались в пионерском лагере, как ссорились поначалу и доказывали друг другу свою правоту.

«Я готов каждый день прощать ей все что угодно, лишь бы Дашка была рядом» — ответил тогда Миша.

«Мишенька, вам за всю долгую жизнь много чего придётся друг другу прощать». — глухо произнёс Данила Иванович и откашлялся, прочищая горло.

Тепло заполняло сердце Миши, яростно выталкивая холод и мрак сомнений и страхов. Их ледяная глыба безжалостно таяла, выпуская на волю хрупкие зеленые ростки нежности.