него посмотрела. Он ничего не ответил. ‒ Раньше ты бы меня с дерьмом смешал, ‒ озлобилась я. ‒ Ты смотрел, как я лажаю и ни слова не сказал! Но раньше ты меня не трахал, в этом дело, да?

Мой голос скатывался к истерике, но злилась я не на него. Я была зла на себя, потому что… потому что я была плоха. Я была посредственна. Я не жила на сцене, я вымучивала из себя подобие жизни.

Я должна была исправить это. Но как?

Челюсти Дэниела сжались. Взгляд стал суровым.

‒ Можешь идти, Микаэлла. Поговорим дома.

Он дал понять, что разговор окончен, но я не готова была уйти.

‒ И кем же ты будешь дома? Строгим начальником или любовником? Чего мне следует ожидать? Ты скажешь мне правду, или решишь пощадить мои чувства? ‒ насмешливо бросила я, а у самой ком в горле размером с бейсбольный мяч стоял.

Я испытывала его терпение. Намеренно. Почему он не сказал мне, что всю эту неделю я была убожеством?

‒ Хочешь правду? ‒ Он навис надо мной, безжалостно глядя в глаза. ‒ Если бы ты всегда танцевала как в эти последние несколько дней, я бы тебя и в кордебалет не взял.

Передо мной был тот самый сукин сын, который не знал ни жалости, ни сочувствия, которому было плевать на чьи-то нежные чувства. Он орудовал словами как бритвой.

Но я этого хотела. Мне нужна была эта встряска.

‒ Куда ты? ‒ недовольно спросил он, когда я отступила к двери.

‒ Мне нужно переварить все это. Я не хочу ссориться с тобой, так что… ‒ Не договорив, я взмахнула руками и вышла в коридор.

В раздевалке было пусто, когда я пришла. Быстро приняла едва теплый душ, надела свитер и джинсы, в которых была утром и ушла из театра.

Я знала, что он справедлив в своей оценке, но когда он говорил так со мной, мне его придушить хотелось.

Долбанный замкнутый круг: мне был необходим руководитель, который скажет мне все без оговорок, не боясь задеть меня, и мне нужен был парень, который не будет вести себя как козел. Все становилось очень запутанным, когда это один и тот же человек.

Вдруг все это стало проблемой. Мы неплохо справлялись, держа баланс, но теперь, кажется, потеряли равновесие.

Наверное, когда отношения заходят так далеко, это неизбежно. Мы были парой. Мы не боялись говорить о своих чувствах. Мы жили вместе. Вечером, после дня в театре, мы возвращались в один дом.

Хотела я признавать это, или нет, но моя личная жизнь крала меня у балета. Невольно, я перераспределяла силы не в пользу того, что любила так горячо задолго до знакомства с Дэниелом.

В Нью-Йорке я задумалась о семье, о детях, иметь которых не могла, и это занимало большую часть моих размышлений. Я думала об этом, танцуя. Я думала об этом, пока руки партнера держали меня в воздухе. Я должна была быть Аллегрой, прекрасной, трагичной, и я должна была проживать ее жизнь на сцене, а не быть Микаэллой Новак, которая вдруг размечталась о домике с белым забором и парочкой детишек.

Любовь меняет все. Глуп тот, кто утверждает обратное. Влюбившись, вы никогда не будете прежним.

* * *

− То, что ты сотрешь свои ноги в кровь, не поможет. Перестань, или мне придется отстранить тебя от репетиций на неделю.

Дэниел выглядел спокойным, но тон его голоса не оставлял сомнений, что так и будет, если я не послушаюсь.

Несколько часов я провела в танцевальном зале, и теперь не чувствовала своих ног. Их будто отделили от тела, а все, что ниже пояса, было охвачено огнем.

Мне следовало остановиться несколько часов назад, но я танцевала снова и снова, с упрямым напором и через боль. Даже когда за окном стемнело, я не спешила возвращаться домой к Дэниелу.

Я слышала, как он звонил несколько раз, но не отвечала.

У меня возникли проблемы. И я должна была решить их. Сама, как и всегда. Потому что я так привыкла.

Слова Дэниела заставили меня остановиться. Я тяжело дышала, мой пульс бился как бешенный, я взмокла и у меня кружилась голова. Но все, о чем я могла думать: «Я недостаточно хороша. Мне нужно стараться лучше».

Руки Дэниела легли мне на плечи и с мягким нажимом опустили на пол. Он сел напротив меня и снял пуанты с моих ног – они были пропитаны кровью.

Дэниел выдохнул, стараясь не поморщиться. Знаю – выглядело паршиво, но меня это мало трогало.

«Я делаю что-то не так. Где-то я оступилась, свернула не туда. Мне просто надо понять, где именно это случилось».

− Так нельзя. – Дэниел покачал головой, озабочено хмуря лоб. – Мика, ты вредишь себе. Дело ведь не в том, что ты плохая танцовщика. Проблема не в твоих ногах, детка. Хватит истязать себя.

Впервые с тех пор, как он был здесь, я посмотрела ему в глаза, пытаясь услышать. Голос в моей голове, нашептывающий, что я мало стараюсь, вдруг замолк. Я огляделась, потом опустила взгляд на свои ноги, и только теперь осознала, что эти стертые, кровоточащие пальцы – это мои пальцы.

Танец – это все, что я умею. Отберите его и от меня ничего не останется. Мне никогда не стать никем другим. Всю жизнь мне казалось, что я не захочу ничего более. Но я встретила Дэниела, и влюбилась в него, и вдруг захотела быть просто женщиной. Не балериной, не примой. Не Аллегрой, или Жизель, или Одеттой.

Микаэллой – любимой женщиной Дэниела Райерса. Возможно женой, но никогда матерью…

Я прикрыла глаза.

Почему это вдруг стало важным? Почему я так много об этом думаю? Это истязание себя в танцзале; это истощение, боль – все направлено на то, чтобы заглушить изводящие мысли, лишающие меня покоя.

− Иди сюда.

Дэниел приподнял меня и пересадил к себе на колени. Обнял меня крепко, гладил по спине, целовал в волосы, нашептывая что-то успокаивающее. Я даже слов не разбирала, да и не нужно. Он был здесь, и не как наставник, а как любимый мужчина – нежный, надежный и тот, ближе которого никого не было.

А я плакала, заглушая звуки у него на груди и дышала им. Дышала…

ДЭНИЕЛ

‒ Ты должен сказать ей.

‒ Я знаю.

‒ Этот старый хрен мстит ей, что не захотела прыгнуть к нему в койку.

‒ Я знаю.