за тебя, если у тебя самого не хватит на это времени. Однако Сибил была слишком «передовой» девушкой и стояла выше подобных суеверий. Она никогда не стала бы молиться за меня, а если бы у нас появились дети, не учила бы их первым нежным молитвам к Всевышнему за меня или за нее саму.

Подавив легкий вздох, я хотел было заговорить, но тут она шагнула вперед и положила руки мне на плечи.

– Вы выглядите несчастным, Джеффри, – сказала она мягко. – Утешьтесь! Вам еще не поздно передумать!

Я встретил вопросительный взгляд ее блестящих глаз, ясных и чистых, как сам свет, и ответил:

– Я никогда не передумаю, Сибил. Я люблю вас и всегда буду любить. Но я бы не хотел, чтобы вы так безжалостно мучили себя анализом. У вас такие странные мысли…

– Вы считаете их странными? – спросила она. – Но в наши дни «новых женщин» тут нет ничего странного. Я считаю, что благодаря газетам, журналам и «декадентским» романам я во всех отношениях подхожу для того, чтобы быть женой! – И она горько рассмеялась. – В браке нет ничего, о чем бы я не знала, хотя мне еще нет и двадцати. Меня давно готовили к продаже тому, кто больше заплатит, и глупые понятия о любви, которые я почерпнула у поэтов, когда была мечтательным ребенком в Уиллоусмире, рассеялись и исчезли. Идеальная любовь мертва, – и хуже, чем мертва: она вышла из моды. После наставлений о бесполезности всего, кроме денег, стоит ли удивляться тому, что я говорю о себе как о товаре. Брак для меня – это сделка. Вы достаточно хорошо знаете моего отца: как бы вы ни любили меня, а я вас, он никогда не позволил бы нам пожениться, если бы вы не были богаче большинства людей. Я хочу, чтобы вы почувствовали, что я полностью осознаю природу этой сделки. Прошу вас – не ждите юной и доверительной любви от женщины с извращенным сердцем и разумом!

– Сибил, вы ошибаетесь, – серьезно сказал я. – Вы одна из тех, кто живет в этом мире, но душой далека от него. Ваш ум слишком открыт и чист, чтобы его можно было запятнать даже соприкосновением с грязью. Я не верю ничему из того, что вы говорите против своего милого и благородного характера. И позвольте мне еще раз попросить вас: не огорчайте меня этими постоянными разглагольствованиями о моем богатстве, иначе я буду смотреть на него как на проклятие. Я любил бы вас так же сильно, будь я беден…

– О, вы могли бы любить меня, – перебила она меня со странной улыбкой, – но не посмели бы сказать об этом!

Я промолчал. Внезапно она рассмеялась и ласково обвила руками мою шею.

– Итак, Джеффри, монолог окончен! – сказала она. – Он получился немного в духе ибсенизма или какого-то другого «изма», который повлиял на меня, но нам незачем сожалеть об этом. Я высказала то, что думала. Это правда, что сердцем я не молода и не невинна. Но я ничем не хуже других в моем окружении, так что, может быть, вам лучше принять меня такой, какая я есть. Я ведь соответствую вашим мечтам?

– Мою любовь к вам нельзя выразить такими легкомысленными словами, Сибил! – ответил я, задетый за живое.

– Ничего, мне нравится так выражаться, – продолжала она. – Я соответствую вашим мечтам, и вы хотите на мне жениться. Ну что ж, теперь все, о чем я вас попрошу, – это сходить к моему отцу и немедленно купить меня! Завершите сделку! А когда вы меня купите… не смотрите так трагично! – И она снова засмеялась. – Когда вы расплатитесь со священником, с подружками невесты (подарите им медальоны с монограммами или брошки), с гостями (непременно свадебный пирог и шампанское) и сведете счеты со всеми вплоть до лакея, который затворит дверь брачной кареты, – увезите меня подальше от этого места, из этого дома, где лицо моей матери преследует меня, как привидение среди мрака, где меня день и ночь мучают ужасы, где я слышу такие странные звуки и вижу такие ужасные сны… – Тут голос ее оборвался, и она спрятала лицо у меня на груди. – О да, Джеффри, увезите меня отсюда как можно скорее! Давайте жить не в ненавистном Лондоне, а в Уиллоусмире. Я отыщу там что-нибудь из прежних радостей и счастливых минувших дней.

Тронутый этими мольбами, я прижал ее к сердцу, чувствуя, что Сибил едва ли осознавала те странные вещи, которые говорила, находясь в столь взволнованном и измученном состоянии.

– Все будет так, как вы хотите, дорогая, – сказал я. – Чем скорее вы станете моей женой, тем лучше. Сейчас конец марта, вы готовы выйти за меня замуж в июне?

– Да, – ответила она, все еще не поднимая лица.

– А теперь, Сибил, – продолжал я, – запомните: я прошу вас больше не говорить о деньгах и сделках. Скажите мне то, чего вы еще не сказали: что вы меня любите и любили бы меня, даже если бы я был беден.

Она подняла голову, посмотрела мне прямо в глаза и произнесла:

– Я не могу вам этого сказать, Джеффри. Я говорила вам, что не верю в любовь. И если бы вы были бедны, я, конечно, не вышла бы за вас. Вам не следовало бы даже свататься!

– Вы откровенны, Сибил!

– Лучше быть откровенной, разве нет?

Она вытащила цветок из букетика на груди и приколола его к моему сюртуку.

– Джеффри, что толку притворяться? Вы ненавидите бедность, и я тоже. Я не понимаю смысла глагола «любить». Время от времени, когда я читаю книгу Мэвис Клэр, мне кажется, что любовь существует. Но как только я закрываю ее роман, моя вера захлопывается вместе с ним. Не просите того, чего у меня нет. Я готова и даже рада выйти за вас замуж. Но это все, чего вы можете ожидать.

– Все? – воскликнул я с внезапным приливом любви и гнева и, заключив Сибил в объятия, страстно поцеловал ее. – Все? О, бесстрастный ледяной цветок, это еще не все! Вы растаете от моего прикосновения и узнаете, что такое любовь! Не думайте избежать ее влияния, о милое, глупое, прекрасное дитя! Ваши страсти спят, но они проснутся!

– Для вас? – спросила она, глядя на меня с мечтательным сиянием в прекрасных глазах.

– Для меня!

Она засмеялась.

– «О, вели мне любить, и я буду любить!» – тихо напела она.

– Вы должны полюбить! – сказал я горячо. – Я буду вашим учителем в искусстве любви!

– Это сложное искусство! Боюсь, мне потребуется целая жизнь, чтобы закончить обучение, даже