с несравненной грацией и легкостью проделал фехтовальную фигуру. – Вы наносили врагу рану, и он уже не мог вас забыть. Но теперь, – князь вернул шпагу на место, – люди носят такие игрушки как ностальгический знак, чтобы показать, какими храбрыми они были когда-то и какими малодушными и безучастными стали теперь. Они больше не способны защитить самих себя и довольствуются тем, что зовут полицию при малейшей угрозе их никчемным личностям. Что ж, Джеффри, нам пора! Пойдемте поклонимся другому человеку, созданному точно так же, как мы, и таким образом нарушим законы Смерти и Божества, которые уравнивают всех людей!

Мы сели в карету и направились в Сент-Джеймсский дворец.

– Его королевское высочество принц Уэльский не Творец Вселенной, – сказал вдруг Лусио, глядя в окно, когда мы подъехали к строю гвардейцев внешней стражи.

– Почему бы и нет? – рассмеялся я. – К чему вы это сказали?

– Потому что о нем заботятся так, словно он нечто большее, чем Творец. По крайней мере, Творцу уделяется вдвое меньше внимания, чем Альберту Эдуарду. Разве мы одеваемся каким-то особенным образом, представляясь Богу? Нет, до этого наша набожность не доходит.

– Но тогда Бог non est, – а Альберт Эдуард est[12].

Князь улыбнулся, и глаза его презрительно блеснули.

– Вы так думаете? – спросил он. – Ну, это не оригинально. Многие избранные души считают так же. Есть по крайней мере одно хорошее оправдание для людей, которые не облекаются в специальные одежды, отправляясь к Богу: приходя в церковь, которая называется «домом Божиим», они не находят там Бога. Там оказываются только священники, и это вызывает разочарование.

Я не успел ответить: в этот момент карета остановилась, и мы сошли у входа во дворец. Благодаря посредничеству представлявшего нас придворного, мы встали на виду среди самых знатных гостей, и во время ожидания я с любопытством изучал их лица и позы. Одни выглядели нервными, другие – самодовольными, а несколько вельмож вели себя так, словно им полагаются почести за то, что они позволяют королевской семье играть свою роль. Некоторые джентльмены, очевидно, облачились в одежду для приемов в спешке, так как кусочки папиросной бумаги, в которую портной заворачивал их стальные или позолоченные пуговицы, чтобы те не потускнели, так и остались неснятыми. Обнаруживая это, они снимали бумажки и бросали их прямо на пол: весьма неряшливое, нелепое и недостойное занятие.

Когда вошел Лусио, все повернулись, чтобы взглянуть на него, и его незаурядная внешность не оставила никого равнодушным. Войдя наконец в тронный зал, мы заняли свои места в очереди, и я встал следом за князем, так как мне очень хотелось посмотреть, какое впечатление произведет вид моего эффектного спутника на титулованную особу.

Со своего места я мог превосходно разглядеть принца Уэльского. Его внушительная и величественная фигура в парадном мундире с блестевшими на широкой груди орденами необычайно напоминала Генриха VIII, это сходство отмечали многие, и оно поразило меня сильнее, чем я ожидал. Лицо принца, однако, было гораздо добродушнее, чем на портретах капризного, но вечно популярного «лихого короля Хэла», – хотя тень меланхолии и даже суровости омрачала его чело, придавая уверенность его от природы подвижным чертам. Эта тень была, как мне показалось, следствием усталости, смешанной с сожалением: взгляд человека несчастливого, но смирившегося с недостижимостью целей и неосуществимостью своих волеизъявлений.

Другие члены королевской семьи, окружавшие его, не обладали подобной замечательной привлекательностью для наблюдательного физиономиста: большинство из них были чопорными военными, которые просто наклоняли головы перед каждым гостем с регулярностью, не предполагающей ни радости, ни интереса, ни доброй воли. Однако наследник величайшей в мире Империи выражал своим видом и жестами невозмутимое и вежливое приветствие ко всем. Вечно окруженный – чего трудно избежать в его положении – подхалимами, паразитами, льстецами, лицемерами, которые никогда не рискнули бы жизнью, чтобы послужить ему, если бы не могли получить что-то для себя лично, он показался мне носителем пока не проявленной, но весьма решительной власти. Я даже сейчас не могу объяснить странное волнение, охватившее меня, когда подошла наша очередь представиться.

Мой спутник приблизился к принцу, и я услышал, как лорд-камергер произнес:

– Князь Лусио Риманес!

Движение в блестящей зале вдруг остановилось! Все взоры были прикованы к величавой фигуре и благородному лицу моего друга, который поклонился с такой непревзойденной учтивостью и грацией, по сравнению с чем все другие приветствия показались неуклюжими. Какое-то время он оставался совершенно неподвижен перед королевским помостом, словно стремился запечатлеть себя в памяти принца. На широкий поток солнечного света, заливавшего залу со всех сторон, пала тень проплывавшего облака. Мимолетное ощущение нависшего мрака и тишина, казалось, охладили атмосферу. Странный магнетизм приковал все взоры к князю, никто не мог пошевелиться. Эта напряженная пауза была краткой, но впечатляющей.

Принц Уэльский слегка вздрогнул, глядя на стоявшую перед ним величественную фигуру. На лице его отразилось явное любопытство, он был почти готов порвать ледяные путы этикета и заговорить. Однако, сдержавшись, выказал Лусио обычный знак почтения, и мой спутник прошел дальше, слегка улыбаясь. Следующим был я, но мое появление, естественно, не вызвало никакого внимания, кроме того, что кто-то из младших членов королевской семьи, уловив имя Джеффри Темпеста, прошептал волшебные слова: «Пять миллионов!» Эта фраза достигла моих ушей и возбудила во мне обычное усталое презрение, которое уже превращалось в хроническую болезнь.

Мы покинули дворец и встали у крытого входа во двор, ожидая карету. Я дотронулся до рукава князя и сказал:

– Вы произвели настоящую сенсацию, Лусио!

– Я? – рассмеялся он. – Вы мне льстите, Джеффри.

– Нисколько. Почему вы так долго стояли перед принцем?

– Мне так захотелось, – равнодушно ответил он. – А также для того, чтобы дать его королевскому высочеству возможность узнать меня при следующей встрече.

– Он, кажется, узнал вас, – сказал я. – Вы встречались с ним раньше?

Глаза князя сверкнули.

– Часто! Но до сих пор я не бывал на приемах в Сент-Джеймсском дворце. Придворный костюм и продиктованные этикетом манеры меняют внешность большинства людей, и я сомневаюсь, – очень сомневаюсь, – что даже при его отличной памяти на лица принц действительно признал во мне того, кем я являюсь.

XVII

Дней через десять после приема у принца Уэльского у меня произошла довольно странная встреча с леди Сибил. Об этом стоит рассказать, поскольку я испытал от встречи тяжелое впечатление, она должна была бы послужить предупреждением о надвигающейся беде, но в то время чрезмерное самомнение мешало мне отнестись всерьез к какому-либо дурному предзнаменованию. Явившись вечером в дом лорда Элтона и пройдя, по обыкновению, без доклада прямо