подручными пришла к нам проводить измерения, чтобы повернуть русло горного ручья. Тогда на ее спине уже наметился небольшой горб.

Какие-то парни решили ее подразнить и запели бесстыжие песенки. Вань Шаньхун пропустила подначки мимо ушей, и парни отплатили ей за это целым потоком скабрезностей:

– Эй, хорош строить из себя неизвестно что! Все равно никто из начальников на тебя не позарится, даже не мечтай!

– Гонору, как у девицы, а на самом деле – шкура полковая, пробы ставить негде. Откуда иначе такие сиськи?

– Не смотрите, что она вся из себя серьезная, мужика-то все равно хочется. Ишь как задницу оттопырила! Не баба, а сука течная!

Все рассмеялись.

Она сделала вид, что ничего не услышала.

Мацяоский Чжаоцин, который тут же мотыжил хлопчатник, поднял парней на смех – все вам неймется, уже и до девицы Вань добрались? Неужто не видите, что она за человек? Секретарь! Начальник! У нее столько веса, что вам не залезть! Вязалка отвалится! С таким весом, может, уже и не рожают!

Чжаоцин имел в виду, что вес – атрибут мужчины, и женщина, получившая большой вес, уже не может считаться женщиной в полном смысле этого слова, а значит, парням не следует с ней низовничать. Из слов Чжаоцина следовало, что вес – своего рода проклятие, стирающее половые различия, и слишком большой вес может даже угрожать продолжению рода.

Не могу сказать, справедливы ли были доводы Чжаоцина. Но Вань Шаньхун действительно так и не вышла замуж, когда мы уезжали из Мацяо, она по-прежнему оставалась свободна и не обременена семьей. После мне рассказали, что спустя год или около того ее отец вернулся из школы кадров, восстановился в должности и перевез ее в город, а потом устроил работать на какой-то большой завод в Ганьсу. Что с ней было дальше, неизвестно.

△ Шакалю́га

△ 豺猛子

В одной из многочисленных складок хребта Тяньцзылин приютилась крошечная деревушка под названием Чацзы-гун. Путь туда лежит через небольшой ручей. Ручей холодный, но не глубокий, из воды тут и там торчат камни, по которым можно в несколько прыжков перебраться на другой берег. Камни поросли мхом и водорослями, больше ничего примечательного в них нет.

Я много раз ходил через тот ручей, чтобы украсить деревню Чацзы-гун очередным изречением председателя Мао или отнести туда рисовую рассаду. Однажды мой попутчик спросил, не заметил ли я чего необычного во время переправы. Я ничего не заметил. Он спросил: а помнишь большой длинный камень на середине ручья? Я покачал головой, но стараниями попутчика наконец что-то припомнил. Да, посреди русла, прямо напротив зарослей ивняка, лежал большой валун продолговатой формы – я еще присел на нем, чтобы умыться. Кажется, так оно и было.

Мой попутчик рассмеялся и сказал, что никакой это не камень. Недавно вода в ручье поднялась, и здешние пастушата видели, как он вдруг заворочался, подняв со дна целое облако мути, потянулся и отплыл вниз по течению. Так что не камень это, а шакалья рыба.

Шакальей рыбой или шакалюгой в Мацяо называют змееголова. Мацяосцы говорят, что шакалюга – хищная рыба со свирепым нравом, но некоторые шакалюги, наоборот, кротки и безобидны – топчись по нему хоть целый месяц, он даже не шелохнется.

С тех пор, встречая на пути большую глыбу или корягу, я всегда смотрю на нее с опаской. Вдруг она вздрогнет, оживет и поползет прочь. А поросший мхом камень разлепит веки и скользнет по мне черным равнодушным глазом.

△ Дорогу́ша

△ 宝气

По милости Чжихуана наш партсекретарь носил еще одно прозвище – «Слюняй». Как-то раз во время общего обеда на рабочей площадке Бэньи, выкатив глаза, шерудил палочками в большой чашке с мясом, звонко отбивая атаки остальных едоков. Чжихуан заметил это и удивленно сказал:

– Гляди, да у тебя слюни вожжами свесились!

– Слюни? – переспросил Бэньи и вытер рот, сообразив, что все на него уставились. От слюны он избавился, но засевший в щетине рис и жирные пятна на щеках остались невредимы.

Чжихуан рассмеялся, ткнул в него пальцем:

– Опять свесились!

Все расхохотались.

Бэньи что-то проворчал и предпринял еще одну безуспешную попытку утереться рукавом, вид у него при этом был довольно жалкий. А когда он снова взялся за палочки, оказалось, что мясо в чашке уже закончилось. Бэньи не удержался и обвел рты едоков пытливым взглядом, словно хотел выяснить, куда подевалась целая груда жирной свинины, которую выставили сегодня на стол, по чьим проклятым животам она разошлась.

Чжихуану он этого не спустил:

– Сели есть, так ешь! Развыступался! Я нынче по твоей милости на диетическом питании – в кишках до того сухо, что хоть костер разводи!

Наш партсекретарь спокойно относился к насмешкам и отстаивал свой авторитет, только если дело касалось службы. Услышав какую-нибудь шуточку в свой адрес, Бэньи просто притворялся глухим – он и правда был туговат на ухо. Но в тот день он отлично расслышал слова Чжихуана, и ему было особенно важно сохранить лицо, потому что на площадке собрались работники из соседних деревень, а еще начальник Хэ и начальник Яо из коммуны. И Чжихуан повел себя как настоящий дорогуша, когда при всей компании стал смеяться над его слюнями. Все-таки Бэньи – не кто-нибудь, а партсекретарь, начальник бригады.

«Дорогуша» – значит глупый человек, дурак. Дорогушные повадки Чжихуана у всей Мацяо были притчей во языцех. Например, он не понимал, что начальству надо уступать место, не умел халтурить на трамбовке, не знал, что у женщин бывают месячины. Пока был женат, Чжихуан смертным боем бил свою жену, как бьют одни дорогуши. Потом они развелись, жена уехала к родне в Пинцзян, а он все посылал своей сонехе то продукты, то одежду, что было совсем по-дорогушному. Все три каменоломни на хребте Тяньцзылин Чжихуан выдолбил сам, выгрыз своим зубилом. Из глыб, которые он выломал, можно было сложить целую гору, люди приходили на каменоломню, покупали камни, уносили их по домам, но Чжихуан часто забывался и, увидев где-нибудь знакомую породу, не мог спокойно пройти мимо – старался помочиться на нее, как на свою собственность, и потом от камня за версту разило мочой. Никаких доводов он не слушал, и деревенские были бессильны против его дорогушечной привычки. Только и могли, что в сердцах бранить Чжихуана дорогушей, окончательно закрепляя за ним это прозвище.

Однажды он пришел к какому-то человеку «мыть жернова», то есть подновлять старые мельничные камни. Болтали с хозяином о том о сем, разговор зашел