фактически, и лежит ключ к пониманию типа рабочих и социалистических движений, существовавших в последние 50 лет перед 1914 годом. Эти движения возникли в странах, переживших двойную революцию, т. е. в странах Западной и Центральной Европы, где каждый разбиравшийся в политике человек помнил о величайшей из революций — Французской революции 1789 года; а любой гражданин, родившийся в год сражения при Ватерлоо[45], пережил, как правило, две или даже три революции, происходившие либо в его стране, либо в соседних. Рабочие и социалистические движения считали себя прямыми продолжателями этой традиции. Австрийские социал-демократы отмечали день 1 марта (в память о жертвах Венского восстания 1848 года) еще до того, как утвердилось празднование дня 1 мая. Однако затем идея социальной революции стала быстро отступать из этой зоны, где она зародилась и окрепла. Это отступление было в какой-то мере ускорено самим образованием массовых организованных и, сверх того, дисциплинированных партий рабочего класса. Массовые организованные митинги, тщательно спланированные массовые демонстрации и шествия, предвыборные кампании — все это не подготовило, а заменило собой мятеж и восстание. Неожиданное появление «красных» партий на политической сцене развитых стран вызвало тревогу их правителей, но, конечно, они не были настолько напуганы, чтобы ожидать немедленных народных восстаний и расправ. Они признали эти партии, как группы радикальной оппозиции, существовавшие внутри системы, оставив возможности для улучшений и компромиссов. Так что общественный строй этих стран, что бы ни говорили его противники в пылу красноречия, уже не был (или был, но не вполне) таким, при котором проливаются потоки крови.

И все же новые партии оставались приверженными идее всеобъемлющей революции в обществе (по крайней мере, теоретически), а массы простых рабочих оставались приверженными этим партиям — почему? Конечно, не потому, что капитализм был неспособен как-то улучшить их жизнь. Причина заключалась в том, что большинство рабочих, надеявшихся на улучшения, считало, что всякое значительное совершенствование существовавших порядков в их пользу может быть достигнуто, в первую очередь, благодаря их классовым действиям и их классовой организованности. Решение о выборе пути коллективных улучшений лишило их, в какой-то мере, других возможностей. Например, в тех районах Италии, где бедные безземельные рабочие, трудившиеся на фермах, вступали в профсоюзы и в кооперативы, они уже не вливались в поток массовой эмиграции. Чем большим было чувство классового единства и солидарности рабочих, тем крепче были общественные узы, удерживавшие их вместе, хотя некоторые из них, особенно такие как шахтеры, были не прочь дать своим детям образование, чтобы им не пришлось работать в шахте.

Не зря социалисты порицали рабочих активистов за их амбиции и хвалили поведение рабочих масс: причина была в том, что новый пролетариат испытывал на себе влияние разделенного мира. Между тем все надежды рабочих были связаны с их политическим движением, которым они гордились. Если известная «американская мечта» была идеалом индивидуалистов, то европейские рабочие в своем большинстве были сторонниками коллективных достижений.

Были ли такие настроения революционными? Почти с полной уверенностью можно сказать, что нет (если иметь в виду подготовку восстания); об этом можно судить по поведению большинства членов СДПГ, самой сильной из всех революционных социалистических партий. Однако в Европе существовал широкий пояс бедных и неблагополучных стран, в которых революция была требованием времени и вскоре действительно разразилась, по крайней мере, в некоторых из них. Она началась в Испании, охватила крупные районы Италии и Балканского полуострова, а затем и Российскую империю. Революция двигалась по Европе с запада на восток. Особенности революционной зоны европейского континента и всего мира мы рассмотрим позже. Здесь мы отметим только, что на Востоке марксизм сохранил присущий ему взрывчатый смысл. После революции в России он вернулся на Запад и распространился дальше на Восток, как идеология, сосредоточившая в себе главную суть и значение социальной революции, и сохранил такой характер на протяжении почти всего XX века. Тем временем пропасть, разделившая разные группы социалистов, расширилась, так что им стало трудно понимать друг друга, хотя они объяснялись на одном и том же теоретическом языке и даже не осознавали происходившего размежевания; наконец, разразившаяся в 1914 году мировая война обнажила всю глубину разногласий, когда Ленин, бывший давним почитателем ортодоксального течения в германской социал-демократии, вдруг обнаружил, что ее главный теоретик является предателем.

V

Хотя социалистические партии большинства стран, независимо от своих национальных и религиозных различий, определенно вступили на путь мобилизации своих рабочих классов, было ясно, что пролетариат этих стран (кроме Британии) не был готов следовать за ними (или, как осторожно выражались социалисты, «еще не был готов»), как не было готово к этому и большинство населения. По мере того как социалистические партии переставали быть замкнутыми группами агитаторов и пропагандистов и обретали опору в массах, становилось очевидным, что они не могут посвящать все свое внимание рабочему классу. В середине 1890-х годов среди марксистов прошли интенсивные дебаты по «аграрному вопросу», подтвердившие сказанное выше. Крестьянство, без сомнения, должно было сильно уменьшиться в своем количестве (как правильно предсказывали марксисты и как это действительно произошло в конце 20 столетия); что же могли (или должны были) предложить социалисты этим людям, составлявшим 36 % населения Германии; 43 % населения Франции и подавляющее большинство населения многих других стран, еще остававшихся аграрными? Обозначилась необходимость расширить общественный призыв социалистических партий таким образом, чтобы он не был чисто пролетарским; она объяснялась и подтверждалась различными причинами: от простых соображений предвыборной борьбы и подготовки к революции до учета требований общей теории, гласившей: «Социал-демократия представляет собой партию пролетариата; но, одновременно, партию социального развития, предусматривающую возможность преобразования всего общества, находящегося пока на стадии капитализма, в более высокую форму»{127}. С этим нельзя было не согласиться, поскольку пролетариат почти повсюду был ограничен в избирательных правах, изолирован от общества и даже подавлялся соединенными усилиями других классов.

Однако социалистические партии настолько отождествлялись с пролетариатом, что это затрудняло их обращение к другим слоям общества и мешало политическим прагматикам, реформистам и ревизионистам марксизма расширить базу социализма и превратить классовые партии в «народные»; и даже партийные активисты, занимавшиеся практической политикой, были готовы расстаться со строгой доктриной, утверждавшей, что только опора на рабочих и именно на рабочих способна дать партии социалистов ее настоящую силу; такие почти экзистенциалистские взгляды разделялись уже лишь немногими теоретиками партийного строительства. При этом политические требования и лозунги, выдвинутые специально в угоду пролетариату (например, требование восьмичасового рабочего дня или требование установления общественной собственности), не вызывали особого сочувствия других слоев общества и даже пугали их угрозой