руководством местных социалистов-евреев. И все же очень многие бедняки, особенно самые бедные, не считали себя «пролетариатом»; вели себя не так, как это было свойственно пролетариату; не состояли в рабочих организациях и не участвовали в мероприятиях, проводившихся рабочими движениями или связанными с ними организациями. Они относили себя просто к вечной категории бедняков, изгоев общества, неудачников, вообще просто «мелких людей». Если они покидали сельскую местность или свою родную страну и приезжали в большой город, то они обычно жили в гетто, рядом с рабочими трущобами, находя работу на рынке или на улице, используя всякие законные или незаконные пути, чтобы удержать душу в теле и кое-как содержать семью; лишь немногие из них имели постоянную и регулярно оплачиваемую работу. Им не было дела до профсоюзов и партий; их круг составляли: семья, соседи, знакомые, которые могли подсказать, где найти работу; еще — представители власти, которых они старались обходить подальше; а также священник и соотечественники, помогавшие выжить на новом месте. Если они принадлежали к низам коренного городского населения, то они не интересовались ни политикой, ни делами пролетариата (хотя анархисты возлагали на них свои надежды). Это был мир, такой же простой, как содержание песенок Аристида Брюана («Бельвиль-менильмонтан») или рассказов Артура Моррисона («Ребенок Яго», 1896 г.), не имевших никакого классового содержания, кроме неприязни к богатым. В те годы были также очень популярны ироничные и лишенные всякой политической окраски песенки, исполнявшиеся в мюзик-холлах; видимо, их незатейливые слова — о жене и теще, о нехватке денег — говорившие о жизни городской бедноты XIX века, были близки и сознательным рабочим. Вот одна из таких песенок, которую исполняла Гас Элен:

Очки большие надевай,

Наверх по лестнице влезай,

Увидишь вдалеке болото,

А по болоту бродит кто-то.

Смотри получше, чтобы что-то

Не заслонило вдруг болото.

Право же, не стоит забывать этот мир простых чувств. Почему-то он привлекал внимание людей искусства того времени больше, чем внушительный, но такой бесцветный и провинциальный мир классического пролетариата. Впрочем, не стоит противопоставлять эти два мира друг другу. Ведь они существовали рядом и влияли друг на друга. Там, где было много сознательных рабочих и где была сильна их партия, как например, в Берлине и в Гамбурге, пестрый мир обитателей городских низов относился к ним с уважением. Эти люди не могли внести никакого существенного вклада в рабочее движение (хотя анархисты думали иначе). У них явно отсутствовал боевой дух, не говоря уже о чувстве долга, свойственном активистам; впрочем, любой активист мог бы сказать то же самое о большинстве рабочих любой страны. Радикалы и воинствующие элементы рабочих движений всегда жаловались на этот тяжелый груз пассивности и скептицизма. По мере того как сознательный рабочий класс, выражавший себя в своих движениях и партиях, выдвигался на политическую арену, бедняки и плебеи предындустриальной эпохи подпадали под его влияние. Там же, где этого не происходило, их историческая жизнь заканчивалась, потому что они были жертвами истории, а не ее творцами.

ГЛАВА 6

НАЦИИ И НАЦИОНАЛИЗМ: ПОДНЯТЫЕ ЗНАМЕНА

Беги скорей — патриоты идут!

Итальянская крестьянка — своему сыну{128}

Не просто они стали говорить: читать, видите ли, научились. Все книги читают, да только так: кое-что — из одной, кое-что — из другой. Говорят разные слова из книг, и произносят их — как в книгах, а не по-местному.

Герберт Уэллс, 1901 г.{129}

Национализм… нападает на демократию, громит антиклерикализм, воюет против социализма, подрывает пацифизм, гуманизм и интернационализм. Он объявляет, что времена либерализма закончились.

Альфредо Рокко, 1914 г.{130}

I

Если рост партий рабочего класса был первым важным результатом политики демократизации, то ее вторым таким же результатом стал рост национализма в политике. Сам по себе национализм, конечно, не был новым явлением (см. «Век Революции», «Век Капитала»). Однако в период 1880–1914 годов национализм сделал поразительный скачок вперед, причем его идеологическое и политическое содержание сильно изменилось. Важность этих лет отразила сама терминология национализма. Дело в том, что слово «национализм» появилось впервые в конце XIX века и применялось для обозначения взглядов правых идеологов во Франции и в Италии, любивших размахивать национальным флагом, пугая этим иностранцев, либералов и социалистов и оправдывая агрессивную экспансию своего собственного государства, которое из-за таких сторонников приобретало довольно сомнительный авторитет. Это было время, когда песня «Германия — превыше всего» («Deutschland über alles») стала национальным гимном Германии, оттеснив несколько других сочинений на эту тему. Вначале термин «национализм» употреблялся только для обозначения определенной идеологии правых, но затем, примерно с 1830 года, он вошел в словарь европейской политики, заменив неуклюжее выражение «принцип национальности»; и с тех пор стал употребляться для обозначения всех политических движений, для которых «национальный вопрос» был первостепенным в политике, т. е. для всех, кто требовал «права на самоопределение», иначе говоря, добивался возможности создания независимого государства для некоторой группы населения, определенной по национальному признаку. Количество подобных движений, или, по крайней мере, количество лидеров, заявлявших о своем праве выступать от их имени, резко выросло в рассматриваемый период, как выросло и их политическое влияние. Национализм любого вида имеет одинаковую основу, которая состоит в готовности людей эмоционально отождествлять себя со «своей нацией» и защищать политические интересы только чехов, только немцев, или только итальянцев, или только кого-то другого; известно, что такая готовность легко поддается эксплуатации в политических целях. Демократизация политики, особенно в области избирательного права, открыла много возможностей для мобилизации таких людей. Когда с подобными призывами выступало государство, оно называло их «патриотическими»; поэтому суть национализма правых, возникшего в уже сформировавшихся национальных государствах, состояла в утверждении их монополии на патриотизм, тогда как все прочие объявлялись предателями. Это было новым явлением в политике, потому что в течение почти всего XIX века национализм связывали скорее с либеральными и радикальными движениями и с традициями Французской революции. Но тогда национализм не отождествлялся с каким-либо цветом политического спектра, и среди национальных движений, не имевших своего собственного государства, можно было найти такие, которые относили себя кто — к правым, кто — к левым, а кто — ни к кому из них. Существовало немало политических движений, причем достаточно сильных, которые мобилизовывали людей на основе национальных требований, но при этом делали упор прежде всего на социальное освобождение; потому что