жаром, болью в горле, потением от укутанности, головокружением оттого, что постоянно носят на руках, а отрочество – это непреходящая головная боль, это непонятное напряжение во всём теле, это невесть почему и зачем происходящие изменения, это неузнавание самой себя в зеркальном отражении в полусумраке коридора…

Это время начала страданий в жизни среди людей. Семья предательски выбросила в это снующее, суматошное существование.

И как когда-то я почувствовала— невозможность вернуться вовнутрь материнской утробы, так и теперь, и в школе и на улице я понимала, что уже не смогу вернуться полностью в семью. А должна жить, как и все на холодном ветру, среди чужих.

Пубертатный период или половое созревание подростка это всегда не только муки, но неизвестно отчего и стыд, словно ты совершаешь что-то нехорошее.

– Почему стыд? За что? – думаю я теперь и недоумеваю, и по-прежнему не знаю – за что?

Может, за это вытягивание, удлинение, за нарушение детско-ангельской миловидности? За половую определённость? А может быть за то, появляющееся новое, дурно пахнущее плотью, взрослостью, похотью, наконец?

Предательский пот с его ужасным подростковым «ароматом» пробился первым. С ним невозможно было бороться, разве уж совсем «варварским» способом – холодной водой с хозяйственным мылом. Результаты всё равно были плачевны.

Потом наступил черёд страшнейшего удлинения носа, который из хорошенького, почти прямого, превратился в уродующее всё лицо образование, в огромный с горбинкой шнобель, настоящий еврейский нос. Теперь, когда кто-нибудь на меня смотрел, то нос первым бросался в глаза. Всегда хотелось «отвлечь» от него, прикрыть его, хоть ладонью. Что часто я и делала, особенно когда шла к доске, и класс рассматривал мой «медальный» профиль.

Изменения коснулись и фигуры: выросли руки и ноги, округлились бёдра, росла грудь… Началось и оволосение, сначала я как-то и не обратила особого внимания, растут – ну и пусть себе растут. Но вскоре дошло: беда!!! Да, в положенных местах нарастали эти чёрные, толстые волосы, но совершенно неожиданно стали расти и там, где им расти и вовсе было не нужно: на ногах и руках, на лопатках, на спине, по белой линии живота, вокруг пупка, во впадине между грудей, и, даже на лице, пока что пушистостью…

Тут же я прочла и про «волосатого» человека Адриана Евтихиева и про «бородатую» женщину… А тут ещё и девушкой стала! В те времена ни о каких прокладках и тампонах и слыхом не слыхивали. И приходилось заворачивать в газету окровавленные бинты и вату, следить, чтобы нигде и никуда не протекло. Но, как немыслимо было устранить подмышечную вонь, таким же неистребимым оказался и запах менструальной крови! Всё это было физическим проявлением взросления.

Изменилась и психическая сторона жизни. Страхи, а некоторые из них уже доходили до фобии, остались. Но к ним прибавилась «тайная» психофизическая взрослость. «Тайной» она была потому, что была сладкой, обморочной, доводящей до исступления и изнеможения, с «незримым» контактом с другими. Эти д р у г и е – были лицами мужского пола, поначалу герои романов и фильмов. Позже это стали и реальные личности, и не подозревавшие, что являются «персонажами» подростковой, потаённой, личной жизни! Безоглядно предавалась я этой своей новой «тайной» страсти.

Это уж много позже узнала я и как называется это занятие, и что является оно эквивалентным тому, чем занимаются мужчины с женщинами в ночные, сокрытые от чужих глаз, часы. И думала, что если уж «заместительный» акт приносит колоссальное наслаждение, то, что же тогда происходит не в мысленных сценах, рисующихся на внутренней поверхности век, а наяву?!

С годами почему-то не хорошела я новой девичьей красой. А произошло превращение неоформленного, неуклюжего, неловкого, некрасивого с выдающимся вперёд носом на вытянувшемся лице, подростка, в столь же неловкую и неуклюжую, ничем не примечательную, подчас и вовсе лишённую женственности, девушку. Да к тому же ничем не приукрашенную, с коротко постриженными ногтями, будто бы и не стремящуюся нравиться…

Во всю мою последующую жизнь у меня так и не появилось ни пудрениц с компактной или порошкообразной пудрой, ни туши для ресниц, ни румян, ни духов, ни теней для век, ни маникюрного набора… видно, чего уж с юности нет, так потом не приобретёшь.

Единственно используемой из косметики была и осталась помада. И то, первоначально я пользовалась ею для смягчения обветренных губ.

Естественно, эдакая девушка никого не могла ни привлечь, ни увлечь.

В середине пятидесятых годов были ежегодные тяжеленнейшие гриппозные эпидемии, а как-то даже пандемия случилась! После них, как правило, было множество осложнений – сердечных и почечных, нейроинфекций и энцефалитов… И я, конечно, переболев всеми формами гриппа, тоже заработала энцефалит с жутчайшими головными болями.

Врачи единогласно решили, что я – симулянтка, которой только и хочется, чтоб в школу не ходить. В чём-то они были и правы, мне действительно не хотелось посещать школу, и не только потому, что я плохо училась, но ещё и оттого, что были в классе дети, травившие меня, а я не умела за себя постоять. Но и головные боли были невыдуманными, мучительными, с рвотой, раз даже до менингеального синдрома дошло.

Всё бы было ещё как-то и терпимо, но оволосение! По окраинам щёк закурчавились бакенбарды, над верхней губой зачернели усики, а подбородок весь был в длинных волосах.

Мало того, что приходилось прятать уродующий лицо нос, так нужно ещё было отрастить длинные волосы, из-за которых бы не были видны бакенбарды, да носить высокие, «стоячие» воротники. И пытаться высветлять и высветлять гидропиритом всю эту излишнюю растительность. Но волоски никак не хотели перекрашиваться.

Ко всем этим тяготам прибавилась ещё и мамина болезнь.

Я всегда знала, что она больна. Сама она не любила делать себе уколы и потому часто посещала манипуляционный кабинет в районной поликлинике.

Думаю, что эти её, почти ежедневные походы в поликлинику были ритуалом, выводившим её «на люди», «в мир», к таким же как и она, живущим от укола к уколу, от резко сниженного содержания сахара в крови (гипогликемии) до страха перед диабетической комой…

В поездах и на отдыхе она кололась сама. Эта процедура состояла из двух этапов, сначала на примусе, керосинке, керогазе (где что было) кипятился набор шприцов, игл, пинцетов в стерилизаторе. Когда всё остывало, мама пинцетом насаживала на шприц иглу, протыкала ею резиновую пробку флакона с инсулином, поршнем засасывала жидкость, спускала воздух, и резким, отчаянным движением втыкала шприц в живот или, чаще, в мышцу бедра. И, каждый раз, и в детстве, и в отрочестве, и в