И в тот день, когда мы особенно спешили, Деньку угораздило опрокинуть бутылочку с кетчупом на стол. Дежурила особо неприятная ему дебелая Зинка, никогда не удостаивавшая вовремя приносить нам заказ. Мы уже вставали из-за стола, и я нисколько не удивилась бы, оставь Дэн все как есть или прикрой для приличия салфеткой. В конце концов, такая уж у них работа… Меня просто сразило, когда он решительно помчался на кухню, в самую гущу разухабистых буфетных бабенок, смущенно выпросил там влажную тряпку и тщательно замыл стол, бегая к умывальнику. И только мое ошарашенное лицо заставило его так же смущенно пояснить:

– Зинка ведь всего третий день на работе, после аппендицита. Помнишь, я тебе говорил, деньги на передачку собирали? Пусть пока посидит в подсобке, ей и без нас уборки хватит!

Вот тогда мне стало ясно, что я пропадаю окончательно. А сколько раз он потом проявлял неожиданную заботу обо мне, дикую даже для верного Лехи Пригова! То относил любимые туфли в ремонт, уверяя, что они для меня счастливые. То вместо нудных нотаций просто из-под земли добывал нужное лекарство, после курса которого я даже смотреть на спиртное не могла!

И, конечно, я частенько теперь оставляла Леху в моей уютной норке и уезжала к одинокому Забродину, и жизнь снова взлетела до небес, как твои красковские качели. Дэн говорил, что, выпив, ты частенько вспоминал про них. Мужчины снова толклись вокруг, снова наперебой приглашали на показы, я оказывалась в зените успеха, как писала жестокая пресса, «на излете модельной карьеры». А мне было решительно наплевать: я отпустила то радостное и детское, что хранила от мира, отдала всем свою красоту и молодость, а Дэну – свое слабое женское сердце. И мир в ответ поделился со мной и светом, и радостью, и славой, и немыслимой, как ты говоришь, любовью.

Но что можно рассказать об этом? Леха довольно скоро вернулся к своей «работе», все говорил о каком-то «досье Стаса». Я виделась с ним редко и с трудом разыгрывала нужный интерес к его «делам». Дэн мной гордился. Он прямо-таки воспарил в заоблачные выси и затеял грандиозное исследование из жизни московского дна. «Путь без прикрас» – так называл он серию статей, где будет жестоко и правдиво показано, как легко незнающему человеку, без всякого мошенничества, просто по милости равнодушных формалистов-чиновников, оказаться выписанным из квартиры, потерять жилье, даже перестать числиться среди живых. Как легко скатиться в мир, где не действуют людские законы, и почему именно самым честным и невиновным всего труднее выбраться оттуда. И еще о том, какие законы царят в этом мире, как размыты границы между «нами» и «ими». О том, если мы не будем пытаться возвратить человеческое в этот мир, то рано или поздно рожденная им сила переломит нашу и навяжет нам свои темные законы.

Я думаю, никогда Денька не писал так смело, так талантливо и проникновенно. Боялся, что статьи не будут печатать у нас, договаривался с кем-то за рубежом. Кажется, за ним даже следили… А я с ужасом следила за тем, как на пути к вершине он уходит все дальше и дальше от меня и как очевидно готов жертвовать нашей эгоистической любовью ради, как ему казалось, истинного спасения человечества.

Года три мы шли вверх с ним вместе, а последние года два он уходил в свой одинокий полет, не в силах вернуть мне мое бедное сердце…

Не знаю, как было у тебя, Сотников. А у меня все это было так больно – будто стрела, долетев до цели, разрывает сердце на куски. Это и была, видно, моя цель – полюбить на свой выбор, свободно, отдать все. Сгореть, как яркий бенгальский огонь.

А я оказалась слабой, начала метаться, собиралась поехать вслед за ним, если так случится, на Запад – секретаршей, сиделкой, поломойкой, наконец… Всего сильнее терзала меня мысль, что я не просто сгорю на излете, что отнимут все самое-самое, что берегла всю жизнь, что берегла от жизни, все такое, которое нельзя никому и ни за что отдать!

Кто виноват, что именно Денька оказался моим микрокосмом – как для него микрокосмом оказалась тема, так или иначе не оставлявшая его всю жизнь? Просто у нас не совпали цели. Понадобилась бы моя жизнь ему – отдала бы с радостью и без истерик!

Отдала бы все – и только его отдать не смогла. Лучше убить – чем отдать!

Ах, как же ненавидел Дэна бедный оставленный Леха Пригов. Ненавидел, доставая «Осу» с твоими инициалами. Я тогда командовала им как в горячке, сама не знала, что делаю. Ненавидел, прячась за деревьями в Парке культуры в тот вечер. Шипел, что добивать «фраеришку» придется ему самому, и зачем здесь вообще эта «резиновая пукалка»?

А получилось все, как получилось. Встретились перед отъездом. Сильно выпили. Мне терять было нечего, а Дэн выпил с радости – «оттуда» пришло подтверждение, он уже видел себя не меньше чем вторым Солженицыным. И это он – «простой парняга из Губахи»! И все-таки в последнюю минуту проснулось в нем его редкое внимание к женщине. Вспомнил, что едет навсегда, принялся целовать меня, шептать нежное. Я знала: попрошу – возьмет меня с собой. И решилась уже переиграть сценарий – но судьба была настороже. Недолго уже ментам удивляться: как это – умер от удушения, а веревки нигде не нашли, следов тоже, только твоя фамилия на никчемной игрушке…

Дэн тогда закурил – точно помню – последнюю сигарету в пачке. И вдруг вздохнул – раз, другой, сильнее забрал воздух, начав задыхаться. Какой-то странный тонкий свист слышался при каждом вдохе. Денька зашарил руками по карманам, что-то силился сказать мне. Я кинулась к нему, нашла в кармане рубашки супрастин, высыпала несколько таблеток ему в рот. Такое случилось со мной в первый раз – мы оба, как статисты, бегающие по сцене, точно знали, что не выйдем из роли и что сценарий прописан без нашего участия… Вскрытие показало, что таблетки подействовали после остановки сердца от удушения…

Я не скрывалась. Я просто сидела дома и не понимала, зачем так суетится Леха: выслеживает, выспрашивает. Не верила, что тебя могут обвинить. И только когда он дрожащим от ненависти голосом не сказал, а опять же прошипел, что раз не добил тебя на Добрынке, добьет здесь, у нас, я поняла, что должна делать. Венька с моей подачи вызволил тебя, а теперь поможет Лехе уйти – в этом деле он ни при чем, а за другое не мне его судить. Мне без Дэна все равно никуда, а тебя и впрямь нужно отмазать. Я здесь заранее подробно написала все: и над чем работал Забродин, и как мы оказались вместе, и как оказалась в милиции анонимка, и как его работа попала на Запад – сейчас это уже не так страшно. Описала появление пукалки с твоими инициалами… Пояснила, что запутать тебя хотела сама, и похищение тоже организовала сама, из мести за отвергнутую любовь. Так что кругом виновата я одна. И, конечно, подробно описала, когда и как погиб мой единственный Денис Забродин…

Тут голос Янки, голос храброй девочки, старавшейся держаться мужественно, сорвался окончательно. Янка протянула мне свернутый листок бумаги, стараясь плащом укрыть его от дождя…

Между опорами моста с колонной, на которой мы сидели, и самой рекой умещалась пешеходная дорожка с кованым небольшим ограждением. И, конечно, невзирая на требование Янки, на ней давно мокли люди с растянутым темным тентом. Я взял листочек, сунул его в карман и рванулся к ней. Наши руки встретились в воздухе, и проклятый скользкий гипс потянул нас за собой – меня, прямо и тяжело, на мокрое полотнище тента; а ее, легко и безудержно, – туда, в молчание воды, во тьму…