Рассмотрев же сверху окликнувшего их человека, онипереглянулись и стали спускаться по склону оврага – совершенно безбоязненно.

Дед, этакий таёжный Берендей, идиллически восседал под елью.Возле его ног, обутых в самые натуральные лапти, валялся латаный-перелатаный«сидор», пустой, судя по виду. Совершенно белая борода топорщилась клочьями, наплечи свисали такие же белые, длинные волосы. Кожа – дублёная, коричневая, каксосновая кора, кожа человека, живущего под открытым небом. А морщин на лице,наверное, столько же, сколько и лет ему самому – огромное, в общем, множество.Головной убор старика напомнил Карташу иллюстрации в книге о Робинзоне Крузо –в такой, с позволения сказать, шапке обычно изображался популярный островнойсиделец. Тело дедка прикрывало невообразимое рубище – то ли остатки какого-токафтана, то ли кафтан, пошитый из остатков всего на свете.

– Ты кто, отец? – спросил Геннадий, присаживаясьнапротив деда на небольшой выворотень. Автомат «археолог» перевесил на грудь.

Дед приоткрыл совершенно беззубый рот, прошамкал:

– Человек божьего мира, как и всяк. А наречёнСилантием, по отчеству Петрович. Ваших имён не спрошу, не запомню. Памятью худстал. Ранешнее помню, а новое проваливается, как сквозь сито…

– Сколько ж вам лет, дедушка? – Маша во все глазапялилась на диковинного старца.

– Одному богу ведомо. К чему считать? Проживу, сколькоположил господь, а больше мне не надо. Но, вестимо, к закату идёт. Ногиотказали. Потому и позвал вас. Самому, чую, до дому не дойти.

Дед говорил странно, словно спотыкаясь в конце каждогослова. Но какое-то спокойствие исходило от его слов и от него самого – такоеисходит от реки утренней порой вместе с поднимающейся над водой дымкой ипоразительным затишьем всей природы.

– И откуда сам будешь? – Воспользовавшисьвнеплановым привалом, Гриневский закурил.

– Здесь живу.

И тут Карташа осенила догадка:

– Уж не из раскольников ли, отец?

– По разному нас величают. Двоеперстцами тож. Отниконианцев скверна идёт. Мы-то люди праведной веры. Оттого и гонимы. Спротопопа Аввакума горе мыкаем…

Значит, не все байки врут. Выходит, и вправду обитают вболотах раскольники…

– А где твои…

«Как же их назвать, – Карташ не мог подыскатьподходящего слова, – единоверцы, сородичи, что ли…»

– …ну, братья и сёстры?

– Померли все. Один я остался. Доживаю-от. Уж недолгождать.

Геннадий расстегнул рюкзак, достал карту, положил дедку наколени.

– Карту читать умеешь, отец?

– Не обучены. Грамоту раньше знал, а теперь не ведаю.Глаза давно мелкоту не различают.

– Ясно, – «археолог» карту убрал. – Ну чего,попробуем подняться, отец.

– Да уж пытал. Ноги не держат.

Но всё-таки Геннадий приподнял старика, ухватив под мышки. Иубедился, что ничего не выходит.

– Не держат, сынок, я ж говорю, – дедок покосилсяна сигарету Гриневского, насупил брови. – Зелье греховное потребляешь. Дымлюб сатане, потому и ад утопает в дыму.

– Эх, отец, – вздохнул Гриневский, – еслитакие пустяки признавать грехами, то праведников вообще на земле не отыщется. Ицарствию небесному пустовать придётся.

– А Сатана помалу в нас проникает, – незадумываясь, сообщил старец. – Сперва одну щупальцу запустит, ухватится,потом другую, а потом ты уж и заметишь, как весь его…

Пока дед с Гриневским спорили о смертных грехах, Гена отвёлКарташа в сторону.

– Ты понимаешь, что нельзя с ним возиться?

– Бросить помирать?

– А что ты предлагаешь? Оставим еды и воды.

Может, посидит и отойдёт. Могу вколоть ему препаратец подназванием «Прилив»… Только сомневаюсь, что подействует.

– Погоди-ка.

Карташ, в отличие от «аспиранта», знал и помнил местныебайки. И если одна оказалась правдой, то почему бы и другой к ней не присоединиться?..Старлей вернулся к раскольнику.

– Скажи, отец, ты здешние болота хорошо знаешь?

В ответ прозвучал короткий старческий смешок, похожий накашель.

– Средь них жизнь прожил, как не знать.

– Самолёт упавший встречал?

– Ероплан-то? А то. Давно тут лежит, за грехи был снебес свергнут.

– Ну уж у самолёта-то какие грехи? – устало, какучительница у тупого второгодника, спросил Гриневский.

– Так ведь деньги – грех, – назидательно сказалстарик.

Карташ оттеснил настырного Таксиста в сторонку:

– С этим понятно. А известен ли тебе… как бы егоназвать… остров, который почти со всех сторон окружён болотами?

– Так то ты про Вороний Глаз говоришь, – кивнулстарик.

– Ты там бывал? – быстро спросил Геннадий.

– Захаживал по молодости. Потом уже нет. С тех пор, какна Вороньём Глазу нехристи поселились.

– А когда они там появились?

– Не помню, сынок, – развёл руками дед. –Годы сливаются в один поток, как ручьи в реке. И уже не разобрать, когда иоткуда что влилось.

– В какой стороне твой… дом, отец? – спросилАлексей.

Старец уверенно указал направление морщинистой ладонью.

– Там же сплошные болота, – задумчиво проговорил«археолог».

– Не одни болотины, сынок, не одни. Язык человечийпривык одним вымахом все крошки слизывать. Он и веру христову одним словомвеличает, будто разницы нет. А ты плод яблоко возьми, вглядись. Не одна мяготьв нём. Есть червоточины, есть черви, мяготь грызущие…

– Ты погоди про веру, давай с болотами закончим, –Гена, прищурившись, посмотрел на карту, раздражённо пожал плечами и картуспрятал. – Я не могу в толк взять, вы что, на топях живёте?

– Не живём. Один я, говорю, век доживаю.

И не на топях, а на тверди. Там край низкий, однако ж твердихватает, хотя и затеряна в болотине, лежит гривами, одна грива больше, другаяменьше, третья совсем крохотная.

– И сколько идти до твоего обиталища?

– Лесным шагом к сумеркам окажешься.

Ежели ходко двигаться, то раньше.

– То есть часа полтора-два, – Гена посмотрел начасы.

– А как ты до Вороньего Глаза ходил, отец? –осторожно спросил Алексей. – В обход или по болоту?

– По болотине ходил.

– И… можно сейчас напрямки по болотине пройти к этомуВороньему Глазу?

– Чего ж нельзя, когда можно, – усмехнулсястарец. – Тропка-то помечена. Главное, выход на неё найти, а там иди отвешки к вешке, и пройдёшь. Эх, сынки… Понимаю, что недалече уж отход. Однакодуше – ей не всё равно, где с телом расставаться. Одно в лесу, как зверюкакому, другое помереть в своём доме, под иконами.