Тут машину жестоко встряхивает, асфальт ударяется в днище, Лантура сбавляет скорость.

– Извините. Не заметил колдобину. Дорогу уже давно могли бы отремонтировать.

Мы кружим по старому фабричному району. Окна и двери цехов, судя по виду, давно заколочены. Кирпичные стены изрисованы уличными художниками, а местами покрыты плющом. Даже объявления о продаже успели поблекнуть, как и чьи-то надежды вдохнуть в эти места новую жизнь. Едем медленно, будто специально для того, чтобы пристальнее ознакомиться со сценами здешней жизни. Вот из магазина с переклеенной витриной выходит человек с бутылкой. Вот истерзанный каркас машины, на котором сидит стайка подростков. Вот, заслышав шум двигателя, огромная псина с лаем бросается на железную сетку, отделяющую чей-то двор от дороги, и бежит параллельно нам вдоль ограждения, пока не натягивается цепь.

– А что там говорил директор Ноткер? Что вы не уверены, жила ли она здесь? – Впечатленный сценами за стеклом, я поворачиваюсь к напарнику. – Публика тут обретается, похоже, не самая куртуазная.

– Это темная история. Дом, где нашли ее тело, попросту не пригоден для жилья. Но по всем документам, жила она именно здесь, да. Кажется, приехали.

Остановившись у решетчатых ворот, запертых на цепь, Лантура выходит из машины, снимает навесной замок и по очереди открывает кованые створы. Возвращается за руль, и мы въезжаем на мощеную площадку перед двухэтажным особняком. Да, сомнительно, чтобы тут кто-то жил в последнее время. То есть последние лет десять. Фасад обветшал, половина окон отсутствует, крыша провалилась в одном месте, а из дыры показывает ветки молодое деревце. Беспорядочная растительность вкрадчиво, но неуклонно присваивает себе и дом, и прилежащий кусок земли.

В этой обреченности всего, что создано человеком, на забвение перед лицом природы есть что-то упоительное. В груди тесно от щемящего чувства. Отчасти это, наверное, страх, чего уж там. А отчасти успокоение. Отшелушивание лишнего, суетного. Дыхание замедляется, все предстает как бы в очищенном свете. Даже это: «Аварийное состояние. Не входить». Скупое, угрюмое предупреждение. Прочь удалитесь, непосвященные. Больше ни шагу, за порогом скрывается истина. Истина истин о том, что в конце всегда торжествует прах. Что и ты не вечен – как жители этого дома, как сам этот дом. Так что? Может, лучше вернуться на улицу, туда, где оживленнее всего, купить что-нибудь вкусное, а то и выпить, разговорившись с официантом? Пока не поздно. Потому что еще чуть-чуть – и уже никакое количество вкусностей, болтовни и беготни не притупят пронзительной мысли: а что останется после тебя? Или небытие целиком изгладит следы твоего присутствия в этом мире?

– Похоже на дом с привидениями, – бросает Лантура, ковыряя ключом замочную скважину.

Он сказал это полушутя, но как будто откликнулся на мои мысли. Уйти, не оставив по себе следа, – это еще не худший результат. Право на забвение тоже нужно заслужить. Ведь ничего не стоит распорядиться жизнью так бездарно, так увязнуть в ошибках, что смерть отторгнет тебя, и ты застрянешь по эту сторону нераскаянным сгустком психоплазмы, призраком, обреченным хлопать дверьми и в бессилии громыхать склянками на антресолях, пока Христос не придет снова, чтобы разобраться в том числе и с тобой.

Мы заходим внутрь.

Если дом пустует уже несколько лет, то сохранности убранства можно только подивиться. На стенах по-прежнему висят картины. В шкафах стоят книги и резные статуэтки, в вазах – засохшие цветы. В гостиной находим небольшой рояль с поднятой крышкой, а на нем – ноты, раскрытые на пьесе под названием «Somnium Aeternus».

– «Вечный сон», – говорит Лантура. – Грустная, пронзительная вещь. Единственное указание на то, что это могло быть самоубийство.

Рыцарь трогает несколько клавиш, но инструмент отзывается жалобным дребезгом. С потревоженных струн взлетает облако пыли. А у меня по спине и скальпу бегут неприятные мурашки. Это место со своим остановившимся воздухом больше не предназначено для резких звуков и движений. Лантура и сам морщится.

Рядом с нотами стоит бутылка, пробка утоплена в горлышке наполовину. Под слоем пыли видно, что вино все еще заперто внутри.

– Тут как будто музей. Странно, что бродяги и наркоманы давно не сделали притона из этого места. Может быть, тут и правда есть привидения?

В соседней комнате я надолго замираю перед огромным камином, фасад которого покрыт затейливым барельефом: очертания фантастических цветов перерастают в силуэты животных, те обретают человеческие очертания, а переплетенные фигурки людей снова сменяются растительными образами. Над камином этот текучий орнамент складывается в абстрактную форму, в которой при желании можно разглядеть и череп, и женское лоно, и бог знает что еще.

– Когда полиция обыскивала дом, то у камина нашли рыжий волос, женский, вот тут, – Лантура показывает на пол у моих ног.

– Здесь была Валерия Кавермэль?

Юноша отрицательно качает головой.

– Естественно, мы первым делом подумали, что это ее волос. Но оттенок другой и длина не та. В общем, это мог быть кто угодно. Парни из лаборатории говорят, что волос принадлежал молодой женщине с прямыми темно-рыжими волосами, которые ей достают примерно до лопаток. Может, рано или поздно нам попадется кто-то, подпадающий под это описание. Надеюсь, она к тому времени будет еще жива.

Мы наведываемся на кухню, в подвал, везде заставая нетронутый частный мир, припорошенный пылью. Только в одной из комнат подозрительно пусто: на стенах белеют прямоугольники снятых картин, на половицах видны оттиски пропавшей мебели.

– Тут стояло что-то массивное. И стояло не так давно – пыль не успела скопиться. Думаю, содержимое этой комнаты помогло бы нам понять, что Мария Тэлькаса делала в этом доме. Но кто-то все вынес. Тело нашли наверху?

Мы идем в прихожую. Лантура поднимается по лестнице. Я медлю, положив руку на перила.

– Леннокс, что такое?

– У меня дежавю. Как будто я уже был на этой лестнице. Я помню этот ковер под ногами, скрип ступеней… Этот набалдашник, похожий на шахматную фигуру. Если подумать, и сам дом кажется знакомым… Так странно.

– Да, странное чувство. У меня тоже иногда бывает такое. Мозг приравнивает реальную ситуацию к аналогичному опыту, некогда пережитому на бессознательном уровне. Во сне, например.

– У вас, университетских, на все найдется объяснение! – шутливо огрызаюсь я в надежде заглушить необъяснимую тревогу, от которой вспотели ладони. Заношу ногу, переступая через свое бессознательное, и поднимаюсь вслед за напарником. Теория, предложенная Лантурой, почему-то не успокаивает. С каждым шагом ощущение, что я уже был здесь, как будто налипает на стенки внутренних органов, закупоривает важные протоки и каналы, так что становится трудно дышать. Не хватало еще, чтобы Лантура стал свидетелем моей паники.

– Что-то сердце прихватило. – Я жестом показываю, что не стоит беспокоиться, дежурный момент, а сам забрасываю в пересохший рот капсулу антифобиума. Собрав остатки слюны, проглатываю пилюлю и жду, пока она протиснется вниз по горлу. Сейчас должно отпустить.