брат Эберхардус не усматривал ничего не то чтобы пугающего, но даже просто интересного, однако глаза Сарториуса постепенно наполнялись ужасом и вместе с тем какой-то странной тоской, какая бывает у загнанного зверя, который мечется в углу, понимая, что бежать больше некуда.

– Да что с тобой? – спросил брат Эберхардус с досадой.

Он подумал, что, возможно, вернулась болезнь брата Сарториуса: тот не просто так стал самым ученым из всего причта, несмотря на молодость, и охотно принял монашеский сан в раннем возрасте – болезнь заставляла его не покидать кельи по целым месяцам, а чем прикажете заниматься, если заняться нечем? Разве что читать да писать. Вот брат Сарториус и занимался чтением да письмом и весьма во всем этом преуспел.

Брат Эберхардус в противоположность брату Сарториусу был человеком весьма деятельным и охотно рубил дрова и таскал тяжести. Поэтому они дополняли друг друга и вдвоем составляли одного идеального, по светским меркам, человека. По высшей же мерке каждый из них представлял некоторую ценность по-своему. Впрочем, о том, что на уме у Господа, не дерзал задумываться даже Сарториус. Господь, как говорится, сам выскажется, когда настанет время.

Брат Эберхардус моргнул и вдруг увидел, что поле покрыто ушными раковинами, а из стволов деревьев и из каждого листа на него смотрят бесчисленные глаза. Он приподнял ногу: там, где след впечатался в почву, также была ушная раковина, немного примятая. Из глубины уха торчало несколько желтоватых волосков.

Брат Эберхардус зажмурился, снова открыл глаза, но ушные раковины не исчезали. Они наслаивались друг на друга, некоторые загибали мочки, другие скручивались, у одних были острые края, у других скругленные, были и наполовину обрубленные, как у воров, были розовые, как у девушек, были хрящеватые, как у стариков, были с дряблыми мочками и с упругими, – словом, все виды ушей, какие только можно отрезать у совокупного человечества, покрывали это поле и немного двигались, сползая массой то влево, то вправо.

Глаза же глядели неподвижно, не моргая и не двигая зрачками. Они находились дальше, чем уши, но и издалека пронзали все естество Эберхарда до самого позвоночника и неприятно шевелились у него в желудке, запустив туда незримые щупальца.

– Лес видит, и поле слышит, – пробормотал Сарториус. – Лес видит… И поле слышит…

– Бежим! – предложил Эберхардус, но не двинулся с места.

– Куда нам бежать? – возразил Сарториус. – Куда бы мы ни побежали, они будут вокруг нас… Ты рискнешь повернуться к ним спиной?

– Нет, – Эберхардус переступил с ноги на ногу. Его охватила лютая злоба: хотелось топтать эти уши, вминать их в землю, а может быть, и поджечь.

И вдруг все как бы моргнуло и исчезло. Это снова были поле и лес, но теперь ни брат Сарториус, ни брат Эберхардус больше не верили в их неодушевленность: что-то наполняло эту землю, что-то злое и очень внимательное.

А потом от ближайшего дерева самой близкой рощи отделился человек и зашагал к двум монахам, которые так и стояли на тропинке, не зная, чего еще ожидать.

Человек этот сильно горбился, так что его можно было бы принять за горбуна, однако горбуном он вовсе не был: это котомка за плечами, спрятанная под плащом, придавала ему такой вид.

Шагал он широким вольным шагом, опираясь на посох, и видно было, что ходить вот так, от города до города, от деревни и до деревни, ему привычно. Может быть, он был коробейником или странствующим подмастерьем, которому никак не удается прибиться к мастеру и втереться к нему в доверие.

Шагах в десяти от монахов он остановился. Сумерки уже сгущались – это произошло как-то за одно мгновение, – и внезапно Сарториусу показалось, что лицо у человека вовсе не человечье, а совиное: с кругами вокруг глаз, с крючковатым носом и сжатыми в точку губами. Впечатление усугубляли растрепанные волосы, которые торчали наподобие перьев.

– Ухуху! – крикнул человек, видимо, в знак приветствия.

Тотчас наваждение рассыпалось, и Сарториус увидел, что перед ним стоит просто человек, приблизительно одних с ним лет, то есть молодой, действительно с крючковатым носом, но вовсе не с клювом. Это был обычный парень-бродяга, каких много, и Сарториус уже ожидал, что тот грубым тоном попросит у него денег, а получив отказ, выругается и пойдет своей дорогой. Но человек спросил:

– Не Антверпен ли там, впереди?

Эберхардус подумал, что не стоит с этим человеком вообще в какие-либо разговоры вступать, раз он вышел из той рощи, откуда глядели неподвижные глаза, но Сарториус как будто обрадовался простоте вопроса и охотно ответил:

– Да, это Антверпен, ты не ошибся.

Скажи он просто «да», разговор бы и оборвался, но Сарториус повел себя чересчур приветливо, поэтому человек, судя по всему, сделал из этого какие-то свои выводы и решил подзадержаться.

– Вы же в Антверпене живете? – продолжал незнакомец.

Сарториус подтвердил, что это так и что они возвращаются с дальних полей, где наблюдали за покосом.

– Стоило бы поспешить, потому что уже темнеет, – добавил брат Эберхардус, досадуя на заминку.

– Это ты правильно говоришь, – обратился к нему незнакомец. – Если не возражаешь, брат, я пошел бы вместе с вами.

– Почему нас обоих не спрашиваешь, а только меня? – проворчал Эберхардус.

– Потому что твой брат уже согласен, а вот с тобой пришлось бы поспорить.

– Ну так поспорь, посмотрим, кто тут выиграет, – проворчал Эберхардус. – Только для начала скажи нам свое имя.

– Меня звать брат Ойле, – отвечал чужак. – Я иду из германских земель, от города Эрфурта, а также побывал много где еще, теперь же хочу посмотреть на Антверпен, а Антверпен пускай-ка поглядит на меня. Ему это будет очень даже полезно.

– Как же ты собираешься со мной спорить? – спросил брат Эберхардус.

– Загадками, – отвечал брат Ойле. – Давай устроим ученый диспут.

– Пока мы тут диспутируем, ночь настанет, и мы вовсе не попадем в город, – заметил брат Эберхардус.

– Тоже мне забота! – сказал брат Ойле. – Ну так заночуем в чистом поле. Мне вот не впервой так ночевать, да и вам обоим, судя по всему, тоже.

– Мне, может, это и нетрудно, потому что я сильный, а вот брат Сарториус подвержен всякого рода хворям.

– Хвори лечить я тоже мастак, но давайте сначала решим, достойны ли вы оставаться рядом со мной, – предложил брат Ойле.

– Давай-ка решим, что недостойны, и ты пойдешь своей дорогой, а мы пойдем своей, – предложил брат Эберхардус, которому все эти затеи нравились все меньше и меньше. Не любил он умников, ученые диспуты, мудрые разговоры и людей, которые наводили на него