надежных определить довольное число и тех больных и помянутых определенных платьем, обувью и довольно пищею содержать будем и сами, а если исполнять не будем, то подвергаем себя, чем по законам будем достойны, в чем и подписуемся».

Получив разрешение на постройку карантина и больницы, Ковылин и Зенков наняли у крестьян села Черкизова землю, через которую проходила дорога из Москвы во Владимир, поставили на ней заставу и стали задерживать всех, кто хотел выйти из Москвы. Для приема больных сначала были временно разбиты палатки, а с наступлением холодов на их месте появились первые постройки: общежитие, трапезная, сиротский дом, моленная, дома частных владельцев, которые пожелали после своего выздоровления остаться в федосеевской общине. На расположенном неподалеку Хапиловском пруду (впоследствии засыпанном властями) была устроена крестильня, где по древлеправославному чину совершались крещения в федосеевское согласие. Многие больные, принимавшие крещение, исцелялись – этого не могли отрицать даже синодальные миссионеры и официальные историки «раскола». Рядом было устроено кладбище для погребения умерших от чумы. Практически все московские федосеевцы самоотверженно, не боясь заразы, ухаживали за больными чумой. Больные здесь получали хорошую пищу и уход. Умирающих напутствовали исповедью. Мертвых отпевали и хоронили с честью на кладбище…

А в Москве в это время творилось нечто невообразимое: люди умирали от голода и чумы без ухода и присмотра. Пьяные фурманы в дегтярных рубашках ездили по улицам города, особыми железными крюками собирали мертвых и на омерзительных телегах свозили на кладбище. Здесь покойников сваливали, словно скот, в общую яму и даже не удостаивали какого-либо церковного отпевания…

Известие о федосеевской богадельне достаточно быстро разлетелось по всей Москве. Народ повалил толпами в Преображенское, причем приходили не только те, кто желал покинуть Москву. Сюда приходили в поисках спасения от голода и мора или желавшие хотя бы умереть и быть похороненными по-христиански. Обитель постепенно расширялась, и Илья Ковылин начал проповедовать, что мор послан Богом в наказание за отступление русских людей от древлеправославия. Эта проповедь оказалась более действенной, чем все увещевания «просвещенных» синодальных архиереев, пытавшихся запретить в Москве поклонение чудотворным иконам, якобы способствующим распространению чумной заразы. Многие благочестивые москвичи начали переходить в старообрядчество и крестились в Хапиловском пруду. Община стремительно росла, и уже стало не хватать помещений. Так, если до основания Преображенского кладбища федосеевцев в Москве было всего около 20 домов, то к 1825 г. их численность за счет присоединения местных жителей достигла 12 тысяч прихожан и 2 тысяч призреваемых. Однако рос и капитал Преображенского кладбища: многие, умирая, оставляли все свое имущество общине – на помин души. Вскоре в кассе кладбища накопилось более 200 000 рублей, что было по тем временам суммой весьма значительной.

После окончания эпидемии вокруг кладбища в деревянных бараках стали проживать вдовы и сироты умерших во время чумы староверов. Преображенское кладбище быстро приобрело важное значение не только как духовно-административный центр федосеевского согласия, но и стало важнейшим общестароверческим духовным центром. Изменялся и облик кладбища. Ковылин начал хлопотать у властей о разрешении устройства общины. Разрешение было получено, и тогда на землях, купленных у крестьян села Черкизово, были выстроены два обширных отделения. По своему пространственному замыслу комплекс Преображенки копировал Выговское общежительство, разделяясь на северный (мужской) и южный (женский) монастыри.

25 октября 1792 г. московский главнокомандующий А. Прозоровский уже доносил Екатерине II: «Близ Преображенской заставы, в самом Камерколлежском валу, находится часовня, для которой вал сей заровняли, чтоб более дать место погосту. Сия часовня каменная представляет наружность церкви, около оной довольно каменного жилого строения, в котором они (беспоповцы) содержат богадельню более 1000 человек».

Здания богаделен и часовен Преображенского кладбища были воздвигнуты из кирпича ковылинских заводов, при этом Илье Алексеевичу удалось привлечь для строительства таких известных русских архитекторов, как В. И. Баженов и Ф. К. Соколов. Сохранившийся до наших дней комплекс зданий «Преображенского кремля», в основном, был выстроен в 1784—1811 гг. по проекту Ф. К. Соколова. В 1784 г. была построена соборная часовня во имя Успения Пресвятой Богородицы, в 1805—08 гг. – надвратная Крестовоздвиженская часовня на мужской половине. В 1805 г. на женском дворе появилось шесть каменных корпусов с моленными: Покровской, Всемилостивого Спаса, Преображенской (над вратами), Богоявленской (и преподобного Зотика) в больничных палатах, Успенской (а также Иоанна Богослова и Николы чудотворца) и Ильинской. В 1811 г. было закончено строительство Крестовоздвиженской часовни на женской половине. Палаты были обнесены белыми кирпичными стенами с зубчатыми башнями по углам, напоминавшими стены главной русской святыни – московского Кремля.

Для украшения моленных изнутри использовались только древлеписанные, дораскольные иконы. В храмах Преображенского кладбища стараниями Ковылина была собрана огромная коллекция редчайших древних икон, которые до сего дня не перестают удивлять знатоков и искусствоведов. Старинные иконы и утварь он скупал повсюду, где только мог, в том числе и в новообрядческих монастырях и церквах. В 1802 г. через Министерство внутренних дел Ковылину удалось приобрести идущий на слом храм Сретения в Кремле (XVI в.) вместе со всеми старинными иконами и убранством. В 1806 г., когда началась перестройка Потешного дворца царя Алексея Михайловича в Кремле, Ковылин купил парадные ворота дворца, украшенные белокаменными изображениями львов. Эти ворота были перевезены на Преображенку и установлены при входе в женскую обитель.

Стены внутри соборной часовни, лишенные каких-либо росписей, сначала были украшены старинными иконами в драгоценных окладах, пожертвованными членами общины. Но и такого благолепия показалось не достаточно. Староверам хотелось, чтобы их часовня (а поскольку в беспоповских моленных отсутствовали алтари, все они, по сути, являлись часовнями) напоминала настоящий древлеправославный храм с высоким древнерусским иконостасом в несколько рядов. Решили поставить иконостас, однако не хватало достаточного количества больших икон местного (первого) ряда. Здесь представился благоприятный случай. На Неглинной, близ церкви св. Анастасии, у Ковылина был погреб иностранных вин, привлекавший многих посетителей, в том числе и новообрядческое духовенство. Одним из завсегдатаев ковылинского погреба был священник церкви св. Анастасии, в которой находились весьма древние и дорогие иконы местного ряда. Познакомившись ближе с этим священником, Ковылин предложил ему за значительную сумму отдать старинные образа из его церкви, а на их место поставить искусно изготовленные копии. Священник охотно согласился на такую сделку, тем более что старые закопченные иконы в «век Просвещения» уже перестали пользоваться популярностью среди новообрядцев и по всей Москве заменялись на картины нового итальянского письма. Однако когда образа уже поступили в собственность Преображенского кладбища, дело это открылось, священник был отдан под суд и лишен своего места. Иконы пришлось прятать в селе Черкизове в доме одного крестьянина, у которого они пролежали семь лет. Когда же следствие закончилось, они снова были поставлены в иконостас Преображенской соборной часовни. При этом не забыт был и священник, оказавший Ковылину столь неоценимую услугу и лишенный за это места, – каждый месяц он получал от Ковылина неплохой денежный пенсион.

Преображенское общежительство Ковылин назвал монастырем, запретив всем обитателям называть его по-другому. В 1781 г. он побывал в Выговском общежительстве, где ознакомился с местным монастырским уставом и откуда привез с собою в Москву искусных выгорецких певчих и наставника. Лучших певиц прислал из далеких польских пределов, из стародубских слобод наставник Петр Федоров. Служба в соборной моленной и богадельных палатах Преображенской обители теперь стала совершаться с особым благолепием и стройностью. На Преображенке было заведено самое древнее, соответствовавшее дораскольным отеческим уставам и обычаям знаменное пение – наонное. Этим лишний раз подчеркивалась преемственность Преображенки от Выгореции и Соловков.

Хотя в обители часто гостили богатые купцы и благодетели, порядок был для всех одинаков: после ударов в било (железную доску, висевшую на дворе) все насельники собирались на богомолье к вечерням, заутреням, часам. После часов также пелись панихиды по умершим во время морового поветрия. Мужское отделение по окончании утренней службы отправлялось в трапезную в предшествии «очередного», который нес икону, обернутую по краям белым полотенцем. Следуя в трапезную, по древнему монастырскому уставу пели 144-й псалом «Вознесу тя, Боже мой, Царю мой…» Зайдя в помещение, ставили икону на аналой, наставник читал «Отче наш», а затем, положив семь земных поклонов, все садились обедать.