но облачённая в лёгкое шёлковое платье цвета морской волны Ирина встретила его холодно, едва скрывая презрение.

— Ну вот, душа моя, схлынула гроза. Дальше жить будем, — начал было Ярополк.

Он попытался заключить супругу в объятия, но остановился, как вкопанный, с досадой заметив, как Ирина сморщилась и брезгливо передёрнула хрупкими плечами.

— Что с тобой?! Ответь! — вопросил князь, бессильно опустив руки. — Кто-то тебя посмел обидеть?! Моя мать?! Скажи токмо! Тотчас её в монастырь отправлю! Надоела со своими придирками!

— Нет, Пётр! — Когда бывала недовольна, Ирина всегда называла мужа крестильным именем. — Твоя мать тут ни при чём!

— Что тогда?

— Прошу тебя, сядь. Не ходи кругами, не мельтеши у меня перед глазами, — попросила Ирина. — Должна с тобой поговорить. Сейчас, сразу... Чтобы ты знал...

Когда Ярополк нехотя опустился на лавку, Ирина продолжила прерывисто, но строгим, исполненным решимости голосом:

— Я больше... я не люблю тебя, князь Ярополк! Что было между нами, прошло... Помню цветы, которые ты мне дарил тогда, в Тюрингии, твои слова... Я любила... Сильно любила... И мне не нужен был никакой стол, великий или малый... Нужен был ты... Твоя любовь... И вот недавно я убедилась, что власть и ратные победы для тебя... они важнее нашей любви... Мне стало горько, больно, обидно... Ты ушёл, а враги заняли Луцк, взяли в полон меня и твою мать... И ты даже не позаботился о наших детях... Пришлось мне самой укрывать их у Володаря в Свинограде.

— Мономах и его люди что, позволили себе глумиться над вами?! — злобно рявкнул Ярополк. — Ответь мне! Тотчас пошлю ратников, снесут голову, кому следует! Хотя б и Мономаху самому! И пикнуть не успеет!

— Нет, нет... Ничего такого не было... — с грустной усмешкой поспешила заверить мужа Ирина. — Князь Владимир оказал нам обеим все подобающие почести. Был вежлив и добр... Хотел даже отпустить меня, не везти в Киев... Я сама отказалась... Не в том дело... Просто я не хочу... И не буду... жить с тобой... Прошу: отпусти нас с сынами из Владимира. Говорила в Киеве с твоим стрыем Всеволодом. Он согласен, чтобы мой... наш старший сын Ярослав сел на княжение в Луцке... В Киеве сестра Мономаха, Анна, основала в прошлом году женскую обитель... Монастырь Святого Андрея... Я готова принять там постриг... А жить стану вместе с Ярославом в Луцке. Буду присматривать за нашим сыном. И Вячеслав пусть тоже живёт с нами. Анастасию выдадим замуж... А ты... Ты сможешь вступить в новый брак... На белом свете много добрых и красивых невест.

Ошарашенно выслушал Ярополк супругу. Смотрел исподлобья в голубые глаза её, раньше всегда светящиеся радостью и смехом, а сейчас полные некоей твёрдости и решимости. Понимал, с отчаянием и болью, с яростью и жалостью к самому себе: её не вернуть! Как не вернуть прежнего безмятежного бытия в этом благодатном крае!

Мог он её, конечно, запереть в покое, приставить стражей, запретить выходить из бабинца, взять силой! Но как будут они жить дальше?! Увидит ли он когда в глазах её прежний блеск, насладится ли радостным, беззаботным смехом?!

Как поступить, Ярополк не знал. Ненависть, тяжкая, жестокая, растекалась но его телу. Щёки пылали румянцем горькой обиды! Весь белый свет в эти мгновения он, Ярополк, внук мудрого Ярослава, презирал и готов был со всеми подряд драться, перемогая в дикой безжалостной схватке одного за другим врагов и предателей!

— Я покажу тебе, сколь велика моя к тебе любовь! Мать сей же час отправлю в Киев, под охраной! А те, кто вверг меж нами холод, который читаю в твоих очах... они получат по заслугам! — промолвил он решительно, поднимаясь с лавки.

— Не делай ничего этого! Не смей! Всё пустое! — всплеснув руками, вскричала в порыве отчаяния Ирина. — Неужели ты не понял?! Меня не волнуют, не увлекают твои земные дела! Победишь — буду рада... у нас сыновья — это будет и их победа... Но любви больше нет. Она умерла!

Закрыв лицо руками, молодая женщина неожиданно разрыдалась. Ярополк стоял над ней с глупым видом, но затем решительно отвернулся и стрелой вылетел из бабинца.

«Ростиславичи — с них всё началось! Они первые колготу[229] подняли!» — стучало у князя в голове.

Уязвлённое самолюбие искало выхода. Ярополк собрал на совет старшую дружину и нескольких польских шляхтичей, среди которых находился сандомирский кастелян Казимеж, сидел до глубокой ночи, пил хмельной мёд, размышлял.

Рано поутру вызвал он к себе отроков Радко, Воикнна, Нерадца, долг о вглядывался в их лица.

— Ловы хочу учинить! — объявил князь. — Как жара летняя схлынет, в Бужск выедем. А тамо и до Свинограда недалече! Зверя разноличного в тех местах в сию пору осеннюю — что колосьев в поле. И туры, и зубры, и кабаны дикие! Готовьте снасти, псарей упредите, выжлятников[230]! Великие ловы грядут! Такие, что по всей Руси слава о них полетит! И в иные земли такожде!

— Большое дело задумал ты, светлый князь! — дождавшись, когда Ярополк наконец замолчит, заметил с подобострастной улыбкой Нерадец. — Токмо, как говорят у нас на Руси, скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Лов такой приуготовить как подобает надобно.

— А что?! Ты прав! — согласился князь.

В последнее время — Радко заметил — Нерадец стал входить в силу, всё больше доверяет ему князь. Это тревожило и настораживало опытного проведчика, чуял он в облике ратника-исполина нечто недоброе.

Отроки молча поклонились и поспешили покинуть горницу.

— Не договаривает князь! — шепнул Радко на ухо Воикину. — Странно всё сие!

Позже, когда остались они с Воикином одни в каморе на нижнем жиле, проведчик негромко добавил:

— Чую, не ловы нас ждут. Войной на Ростиславичей князь Ярополк идти собрался. Злобою преисполнен. Может, нам, друже, уйти от него? Чай, вольны во князьях.

Воикин ответил ему, покачав кудлатой головой:

— Ты, Радко, один. Вольный ты, яко орёл стенной. А у меня — семья, дом! Чада