– То есть в любой день. А это Берт и Моника.

– Здравствуйте, приятно познакомиться! – окликнула их мама, и ребята помахали в ответ.

– Вы слышали главную новость? Конец света ближе, чем вы думаете, – вещал телевизор.

– Берту очень хотелось посмотреть эту программу, – объяснила я маме. – Обо всяких… теориях.

– О дурацких теориях, – добавила Кристи.

– Они основаны на науке! – громко возмутился Берт.

– Потише, Берт, – снова одернул его Уэс.

– Все теории, – продолжал мальчик, понизив голос, – выдвинуты учеными. И конец света – это вам не шутки! Вопрос только в том, когда он случится.

Я посмотрела на маму и подумала, что замешательство, любопытство и даже ужас, написанные на ее лице, вполне естественны. Наверное, когда я впервые познакомилась с этой компанией, у меня было примерно такое же выражение лица. Но сейчас я поняла, что меня ждут неприятности.

– Мейси, – опомнилась наконец мама, – не могла бы ты на минутку зайти в мой кабинет?

– Да, сейчас.

– Господи! Глазам своим не верю. – Кристи перевернула страницу журнала, на которой была изображена комната, сплошь уставленная ротанговой мебелью. – Ты видела когда-нибудь настолько неудобный диван?

Я отрицательно покачала головой и пошла за мамой в ее кабинет. Она закрыла за нами дверь, встала около своего стола и, понизив голос, сказала:

– Уже начало одиннадцатого, тебе не кажется, что поздновато для приема гостей?

– Берту очень хотелось посмотреть эту программу. Она идет всего полчаса. К тому же я думала, что ты на встрече…

– Тебе утром на работу, Мейси, – напомнила мама, как будто я сама этого не знала, – а еще завтра у нас пикник по случаю Дня независимости, и ты должна встречать гостей. Ты выбрала неудачный вечер для общения с друзьями.

– Извини, мам, они скоро уйдут.

Мама стала перекладывать какие-то бумаги на столе, но в каждом ее жесте сквозило недовольство. Из гостиной донесся взрыв хохота, и я оглянулась на дверь.

– Я, пожалуй, вернусь. Не хочу показаться невежливой.

Мама кивнула, проведя рукой по волосам. Я направилась к двери.

– А что случилось с Кристи? – вдруг спросила она.

Я вспомнила, как радостно Кристи протягивала руку маме.

– Она попала в аварию, когда ей было одиннадцать.

– Бедняжка, – мама села за стол и достала из органайзера карандаш. – Должно быть, это ужасно.

– Зачем ты так говоришь? – спросила я.

Узнав Кристи поближе, я почти перестала замечать ее шрамы, они казались мне неотъемлемой частью ее облика, без них Кристи перестала бы быть собой. Мое внимание больше привлекали смелые эксперименты подруги в области моды.

– Ну, – мама посмотрела на меня с упреком, – ведь у нее изуродовано лицо. Подросткам и так нелегко, а она еще и калека.

– Она не калека, подумаешь, парочка шрамов.

– Такое несчастье. Без этих шрамов она была бы прелестной девушкой.

Мама вздохнула, придвинула к себе папку и начала что-то писать, словно я уже ушла, словно она поставила точку – разговор окончен, последнее слово осталось за ней.

Конечно, Кристи не красавица, ее недостатки видны всем, и, по маминым меркам, ей никогда не достичь совершенства. А мы… мы пережили смерть папы, успешно справляемся с учебой и работой, у нас все в порядке. Я никогда не осмеливалась утверждать обратное, и мне некого в этом винить, кроме самой себя.

С такими мыслями я вернулась на кухню и обнаружила Уэса с Кристи, разглядывающих «Южный стиль».

– Вот смотри, – говорила она, показывая на иллюстрации, – эти статуэтки даже рядом с твоими не стояли! Что это за чучело, например?

– По-моему, железная цапля, – отозвался Уэс, взглянув на меня.

– Что? – вытаращила глаза Кристи.

– Не может быть, – сказала я, подходя, чтобы взглянуть поближе.

Это и вправду оказалась одна из железных цапель, о которых говорила Кэролайн, когда мы столкнулись с Уэсом на рынке.

– В Атланте они большие, – со знающим видом сказал Уэс.

– Огромные, – добавила я.

Кристи посмотрела на него, потом на меня.

– Ладно, без разницы. Пойду посмотрю, что нас ждет в ближайшем будущем.

Она встала, прошла в гостиную и плюхнулась в кресло. Устроилась поудобнее, посмотрела на потолок и переключила внимание на телевизор. Уэс перевернул страницу и спросил, не поднимая головы:

– Что мама сказала? Тебе не влетело?

– Нет, все нормально. – Я посмотрела на железных цапель: – Мне они как-то не очень.

– На самом деле у них чистые линии, и они выглядят просто, безыскусно. Людям такое нравится. К тому же дикая природа, все это сейчас модно и актуально. Кроме того, – он перевернул страницу и кивнул на заметку, расположенную под фотографиями, – художник очень серьезно относится и к себе, и к этим цаплям. Это тоже придает им определенный шарм.

Я посмотрела на художника – высокий парень со светлыми волосами, собранными в хвост, в меланхоличной позе стоит у зеркально гладкого пруда. Текст под фото гласил: «Для меня эти цапли являются символом хрупкости жизни и судьбы».

– М-да-а, – протянула я. – Заметно, что он очень серьезно относится к своей работе.

– Точно, – хмыкнул Уэс.

– Однажды и ты будешь на страницах такого журнала рассусоливать о настоящем глубоком смысле твоих работ, – заметила я.

– Вряд ли, – возразил Уэс, – сомневаюсь, что они пишут про тех, кто начал свою карьеру в искусстве с ареста и спецшколы.

– Это могло бы стать твоей фишкой, – предположила я.

Уэс скорчил рожу.

– И вообще, откуда столько негатива?

– Просто я смотрю на жизнь реально, – ответил Уэс, закрывая журнал.

– Лучше подумай о чем-то хорошем. – Я шутливо ткнула его пальцем в живот.

– А ты лучше перестань тыкать в меня пальцем. Все-таки скоро в журнале буду.

Я расхохоталась, но вдруг услышала за спиной какой-то звук, повернулась и снова увидела маму. Сколько она стояла здесь? Судя по выражению лица – строгому и недовольному, – достаточно долго.

– Мейси, – подчеркнуто ровным голосом обратилась она ко мне, – не могла бы ты передать мне вон ту папку, пожалуйста?

Я подошла к столику, чувствуя кожей ее взгляд. Уэс, заметив нарастающее напряжение, прошел в гостиную и сел в кресло рядом с Кристи.

– Реверберации, – продолжал рассказывать ведущий, – могут вызвать эффект домино, и люди начнут медленно сходить с ума от постоянного непонятного шума.